2 октября того же года войско победоносного султана вступило в Иерусалим. Франки еще более столетия держались в городах побережья и в крепких замках, построенных у горных перевалов и ущелий. Несмотря на неоднократное прибытие новых крестоносных войск, франки уступали один пункт за другим наступавшим на них силам арабского Востока.

Известия о победе при Хиттине и о взятии Иерусалима дошли до слуха уже дряхлого Усамы. Вероятно, это были последние сильные и радостные впечатления в жизни этого человека, который так непосредственно и правдиво описал в «Книге назидания» жизнь своего времени и своего общества.

Эта книга – не только художественное произведение, но и важный исторический источник, дающий яркое представление о многообразной жизни средневекового арабского Востока.

Можно надеяться, что второе издание «Книги назидания», перевод которой заново отредактирован ее переводчиком М. А. Салье (в соответствии с последним изданием арабского текста[1]), будет интересно и полезно для наших читателей, испытывающих неизменные чувства дружбы и симпатии к арабским народам.

Усама ибн Мункыз и его воспоминания

Европейцы до сих пор знакомы с крестовыми походами только по одной стороне. Как и в эпоху своего движения на восток, так и теперь, через много столетий, западные народы все еще не узнали того Востока, куда их влекла неодолимая сила, не оценили своего врага, не задумались над тем, нельзя ли видеть в нем своего собрата, с которым может быть общая цель, уничтожающая вражду. Восток молчал, потому что немыми казались для европейца его памятники, его литература. Знакомство с историческими произведениями арабов не всегда позволяло проникнуть в самую жизнь тех людей, порабощать или умерщвлять которых стремились с далекого Запада крестоносцы. Конечно, исследователи этих произведений скоро должны были увидеть, на чьей стороне – у Востока или Запада – было тогда больше действительно исторического чувства, больше политического понимания, больше вкуса в форме и искусства в изложении. Однако здесь читатель встречал знакомые ему по средневековой Европе произведения. Полуофициальные летописи-хроники излагали деяния правителей, войну и походы, междоусобия и смуты, иногда превращались в панегирик герою века, иногда служили только канвой для риторических блесток, рассыпанных талантом автора, которого чаровало его собственное красноречие, который был влюблен в изящество слов. Народ в этих произведениях «безмолвствовал»; среднего человека здесь не было видно, и даже будничная жизнь тех самых правителей [24] и великих людей, о которых повествовали хроники, проходила где-то за сценой, оставалась недоступной взору зрителя, Мало и в арабской литературе таких памятников, которые позволяют проникнуть за кулисы этой показной жизни, но их скудость искупается той неожиданной картиной, которая при этом открывается. Невольно делается грустно и даже жутко, когда обнаруживается вся глубина рокового непонимания, точно вызванного какой-то трагической ошибкой. Оказывается, что этот неведомый Восток пытливо присматривался к Западу и понимал его гораздо лучше, чем можно было ожидать, оказывается – нужно сказать с сознанием своей прошлой вины – он не был его врагом по существу. Больно думать, какие перспективы могли бы открыться перед человечеством, если бы Запад в эпоху крестовых походов шел на Восток не с одним только оружием, а хотя бы с той долей желания понять, с которой встречал врага на своей родине Восток. Мало произведений вскрывает эту картину, и одно из первых мест, если только не первое, занимают воспоминания сирийского эмира Усамы.

Сорок лет прошло с тех пор, как европейский ученый в буквальном смысле слова открыл их в Эскуриале, среди пачек с разрозненными листками арабских рукописей, но и теперь хочется повторить слова, вырвавшиеся при первом знакомстве с текстом у проф. В. Р. Розена, крупнейшего из русских знатоков арабской литературы: «Значение их... в том, что они дают живую, выхваченную из действительности картину духа и быта этой эпохи. Я не знаю ни одного арабского историка времен крестовых походов, полный перевод которого мог бы представить столько любопытного для исследователя-неориенталиста. Масса мелких бытовых черт, превосходно рисующих жизнь современных автору сирийских, египетских и месопотамских эмиров, султанов и воевод, равно как и отношения их к крестоносцам и крестоносцев к ним, разбросана по всей книге, и почти невозможно отмечать отдельные места, как наиболее интересные».

Казалось, что сама судьба предназначает этого эмира быть современником первого крестового похода и всех переворотов, вызванных им на его родине. Меньше чем за полгода до того, как папа Урбан II выступил в Клермоне 26 ноября 1095 года с проповедью этого похода, в маленьком сирийском городке Шейзаре у брата правившего эмира родился 4 июня сын Усама. Грозные события пронеслись над его ранним детством: 3 июня [25] 1098 года была взята Антиохия, а через год – 16 июня 1099 года – Иерусалим. Для мусульман наступило, казалось, тяжелое время, но Аллах послал Усаме долгую жизнь, и вот, еще за год до его смерти, великий Саладин разбил крестоносцев у Хиттина, и Иерусалим снова перешел к единоверцам Усамы. Латинскому королевству наступил конец; созданное на заре жизни. Усамы, оно как бы вместе с ним сошло в могилу.

Как деятель Усама был только рядовым современником первого крестового похода, одним из мелких камешков той сложной мозаики, которую в эту эпоху представлял, собой мусульманский Восток. Былого единства славной эпохи халифата давно уже не существовало; от прежнего величия багдадского двора осталось одно воспоминание, и только призрак духовной власти правоверных аббасидских халифов осенял давно лишенную светского могущества династию. На сцену как раз около этого времени, с половины XI века, выступает свежая сила, вливается более энергичный молодой элемент в лице сельджуков, племени тюркского происхождения. Их династия создает эпоху в истории восточной части халифата, и сельджукские султаны с резиденцией в Исфахане, еще признавая духовный авторитет аббасидских халифов, являются уже фактическими вершителями судеб Месопотамии и Сирии. Они выступают передовыми бойцами с крестоносцами, выдвигая целый ряд талантливых наместников – атабеков – в разных областях.

Судьбу правоверного халифата в Багдаде разделяет его былой соперник по блеску – шиитский халифат Фатымидов в Египте. Величайшая из средневековых египетских династий, утвердившаяся здесь с половины Х века, теряет всякие следы своего влияния в Сирии с подчинением Иерусалима крестоносцам. Еще живы воспоминания о торжественном выезде Фатымидов, о их сокровищнице, затмившей аббасидскую, еще и теперь любимец халифа получает в подарок серебряные блюда с золотыми динарами или десятки породистых лошадей с полной запряжкой, но чувствуется, что это все, что осталось в утешение халифу – пешке в руках своих войск или своих везиров. Его смещают, его убивают, возводят на трон малолетнего ребенка, и «даже две козы не сшибутся из-за этого рогами», по образному выражению Усамы. Аббасиды и Фатымиды теперь – тени прошлого.

Судьбой правят другие звезды, и в Египте начинается путь великого Саладина, полагающего конец династии Фатымидов [26] в 1171 году. И в Сирии ему удается создать известное единство, но это совершается уже на склоне дней Усамы. Вся жизнь его протекает еще на калейдоскопическом фоне крупных и мелких династии, князьков и правителей. Трудно сказать, на чьей стороне – у христиан или мусульман – здесь поражает большее разнообразие и эфемерность. Иерусалимское королевство, Антиохийское княжество, Триполийское графство хорошо известны Усаме; с другой стороны – пестрой толпой проходят эмиры Алеппо и Дамаска, атабеки Мосула, мелкие правители Хомса или Хама, таинственная религиозно-политическая секта исмаилитов, перешедших в европейскую литературу с грозным именем ассасинов.