-- Нет, -- говорит, -- в яму с известковым раствором упал. Он же дом строит.

-- Ничего, -- говорю, -- Ванечка выкрутится как-нибудь.

-- Нет, -- говорит, -- не жилец.

Пролежал Ванечка в больнице с месяц. Хотел я было навестить его, да как-то неудобно стало. Думаю, решит, что пришел за деньгами. А потом слышу, -- встал, выкрутился. Я был в этом уверен. Слишком у него много дел на этом свете осталось, да еще таких, что другому не поручишь. Не справится.

Прошел год. Однажды передают мне приглашение из деревни: у Ванечки двойной праздник, новоселье и сын родился.

Насмотрелся я на эти празднества. Приглашают человек двести, триста, за стол начинают сажать часов в двенадцать ночи. Пока все приготовят, пока дождутся прихода начальства. А главное, приношения. Стоит посреди двора деревенский глашатай, рядом с ним сидит девочка за столиком. Она слюнявит карандаш и записывает в ученическую тетрадь, кто что принес. Подарки деньгами, но больше натурой.

-- Ваза прекрасная, как луна, -- кричит глашатай, высоко поднимая ее над головой и показывая всем гостям. -- Чистая и прозрачная, как совесть дорогого гостя, -- импровизирует он.

-- Одеяло русское, -- кричит глашатай, вдохновенно разворачивая стеганое одеяло. -- Под таким можно уложить целый полк, -- бесстыдно добавляет он, хотя размеры одеяла самые обыкновенные.

Особенно в этом отношении отличаются бзыбцы. Они слова не могут сказать без преувеличения. Пока глашатай краснобайствует, гость с комической скромностью стоит перед ним, низко опустив голову. На самом деле он искоса следит за девочкой, чтобы она правильно записала его фамилию и имя. Потом он присоединяется к зрителям, а глашатай уже превозносит следующий подарок.

-- Скатерть царская, -- кричит краснобай и жестом деревенского демона вскидывает в руках скатерть. Одним словом, это своеобразный спектакль. Конечно, если ты пришел без подарка, тебя никто не прогонит, но общественное мнение создается.

В общем, я не поехал, но все же послал ему поздравительное письмо, уже без всяких намеков.

Как-то стою на привокзальной площади одного из наших районных городков и думаю, как бы мне добраться домой: то ли ехать на электричке, то ли ловить попутную...

Слышу, кто-то окликает меня. Смотрю -- Ванечка выглядывает из "Волги".

-- Ты как сюда попал?

-- В командировке был. А ты что?

-- Да вот в Сочи прошвырнулся. Садись подвезу.

Сел я рядом с ним, и мы поехали. В машине стоял устойчивый субтропический аромат контрабанды. После больницы я Ванечку ни разу не видел. Он почти не изменился, только лицо слегка обесцветилось, как будто его промокашкой обсушили. Но все такой же веселый, зубы блестят.

-- Получил, -- говорит, -- твое письмо. Кутеж был отличный, напрасно не приехал.

-- Как это ты в яму с известью попал?

-- Да-а, неохота вспоминать. Чуть концы не отдал. Можно сказать, уже там был. Зато у меня сын родился через эту яму.

-- Как так?

-- Я думаю так, что у меня для пацана извести в организме не хватало.

-- Ну, извести у тебя хватало.

-- Кроме шуток, -- смеется Ванечка, -- может, я научное открытие сделал. Напиши в какой-нибудь журнальчик, -- деньги пополам. Хотя тебя не напечатают.

-- Это почему? -- насторожился я.

-- Почерк у тебя никудышный, -- говорит, -- не станут разбирать.

-- Брось, -- говорю, -- травить. Лучше расскажи, как дела.

-- Да как сказать, -- тянет Ванечка, а сам включил одной рукой радио, нащупал джаз, выровнял, отпустил.

-- Порядка нет, -- неожиданно добавил он, -- вот что плохо.

-- Что это ты стал заботиться о порядке?

-- Вот возил в Сочи мандарины. На двести километров четыре инспектора, разве это порядок? Нет, ты не перебивай, -- добавил он, хотя я и не думал его перебивать. -- Трое берут, четвертый отказывается. Разве это порядок? Договоритесь между собой в конце концов! Или совсем не берите или берите все. Не могу же я сказать, что с троими уже поладил. Это же нечестно?

-- Конечно, нечестно, -- говорю, а сам думаю: интересная вещь это, честность. Не удивительно, что каждый кроит ее по-своему. Удивительно, что никто без нее обойтись не может.

-- Хорошо, -- говорю, -- Ванечка. У тебя есть машина, есть дом, есть сын. Брось ты это все, что тебе еще надо?

-- Улики, -- говорит, -- еще хочу завести.

-- Какие такие улики?

-- Пчелы. Мой сад обжирают чужие пчелы. Лучше своих заведу. Попробую.

-- Ну, -- говорю, -- пробуй. Чего ты только еще не пробовал.

-- Хорошего пчеловода не знаешь?

-- Нет, не знаю.

Помолчали немного. Но Ванечка бесплатно молчать не любит.

-- Послушай, что это за кампания пошла насчет домов?

-- А что, тебя беспокоят?

-- Сам знаешь, всякие завистники. Жалуются. Откуда, мол, дом, машина... Председатель уже вызывал.

-- Ну и что?

-- Я ему говорю, когда комиссия или там делегация -- ты их ко мне приводишь. Вот, мол, зажиточный крестьянин. А сейчас продаешь?

-- А он что?

-- С меня, -- говорит, -- тоже спрашивают...

Мы так и не договорили. Случилось неожиданное.

Мы ехали с большой скоростью, но, хотя дороги наши виражируют, я был спокоен. Ванечка и в армии пять лет просидел за рулем и вообще прекрасно чувствует машину. Сейчас мы въезжали в черту города, а он вроде и не собирался снижать скорость. И вот у автобусной остановки напротив вокзала женщина вырывается из очереди и, как очумевшая овца, бежит через улицу. "Не успеем!" -- мелькнуло в голове, и в то же мгновение раздался скрежет тормозов, шипение волочащейся резины, крик толпы. Машина ударила женщину, отбросила ее на несколько метров и остановилась.

К женщине подбежали люди. Подняли ее, стали уводить в сторону. У нее было бледное одеревеневшее лицо. Но вдруг она неожиданно затрясла руками и стала гневно отбиваться от помощников.

Какой-то парень подбежал к машине, заглянул в нее и заорал:

-- Что стоишь, Ванечка, газуй!

Ванечка дал задний ход, вырулил на привокзальную площадь, вырвался на автостраду и так газанул, что фары проносились мимо нас, как метеоры. Минут десять мы ехали с такой пожарной скоростью, и каждую секунду я ожидал, что вот-вот мы отправимся в те места, откуда Ванечка, может, и выкарабкается, но на себя я не очень надеялся.

-- Ты что, сбесился, -- кричу ему. -- Тише!