– Будьте любезны, это ваша привилегия.

Он встал, тоже пожал плечами, явно колеблясь, и мне показалось, что он вот-вот скажет: «Вези свою проклятую жену домой сам и отдай мою!»

Но, взглянув на больше всех веселившуюся Эдит, он сказал:

– Позвольте и мне когда-нибудь оказать вам подобную услугу.

Потом подхватил Утч на руки, запросто перекинул через плечо, и через секунду ее немного деланный смех замер за дверью.

По тому, как Эдит улыбнулась мне после этого, я почувствовал, что вовсе не время и не будущее нужно Северину. Наверное, любой из нас мог предъявить какие-то претензии, но в этом просто не было необходимости. (Любой из нас мог все прекратить, но мы чувствовали, что если кто и сделает это – так Северин.)

Обычно мы с Эдит, оставшись одни, подолгу говорили и о каждом из нас, и о писательском труде. Я читал ей кое-что из моей новой работы, иногда разбирал ею написанное. Порой лишь в два часа ночи мы спохватывались, что скоро вернется Северин, и тогда шли наверх, чтобы его приход не застал нас врасплох.

Обычно мы уже спали; он стучал в дверь спальни и будил нас, я одевался и ехал домой к Утч.

Но в тот вечер мы отправились в постель сразу, как только Северин увез Утч. Полагаю, мы опасались, что скоро все может кончиться. Когда я сказал об этом Утч, она ответила:

– Не пытайся уговорить меня, что это не секс.

– Мы с Эдит считаем, что это не только секс, – сказал я. – Во всяком случае, для нас.

Но думаю, что такие понятия, как «жалость к себе» и «жажда свободы», были для Утч весьма сомнительны. Больше любого из нас она с детства знала разницу между тем, что ты готов сделать для другого, и тем, что ты делаешь для себя.