– Я назвал это место «Океанские дали», – объяснял Сениор. – Потому что хотел дом построить именно здесь. В этом самом месте, – повторил он и посмотрел на пенящуюся кока-колу, которую Уолли медленно лил на муравьиную кучу. – Против мышей применяют отравленный овес и кукурузу, – перескочил Сениор на другой предмет. – Это очень противно. – Гомер кивнул, Уолли посмотрел на отца. – Чтобы отравить полевых мышей, зерно разбрасывают по полю, с землеройками борются по-другому: ищут норки и сыплют в них отравленное зерно.

– Мы это знаем, папа, – тихо проговорил Уолли.

– Полевые мыши то же, что луговые, – продолжал объяснять Сениор Гомеру, хотя Гомер это уже знал наизусть.

– Точно, – сказал он.

– Полевые мыши грызут кору деревьев, а землеройки корни, – цитировал Сениор учебник из далекого прошлого.

Уолли перестал поливать муравейник. Зачем Сениор пожаловал к ним в обеденный перерыв? Была же, наверное, у него какая-то цель. Он сидел за рулем в стареньком джипе, у которого не было номеров; на нем только объезжали сады.

– Папа, что ты здесь собираешься делать? – спросил Уолли.

Сениор тупо посмотрел на сына. Потом на Гомера; может, Гомер подскажет ответ. Оглядел яблони, устремил взор в сторону океана, как бы ища поддержки со стороны своих безъязыких слушателей.

– Я хотел построить дом здесь. Именно здесь! – Он опять посмотрел на Уолли. – Но твоя стерва-мать, говенная начальница, не позволила! – кричал он. – Такая-растакая сука! – Встал в джипе, оглядел все кругом неузнающим взглядом; Уолли подошел к нему.

– Поедем домой, папа, – сказал Уолли. – Я тебя отвезу.

Они сели в фургон Уолли. Гомер поехал следом в джипе; в этой развалюхе он учился водить, Уолли убедил его, что с джипом уже ничего больше не может случиться.

Да, алкоголь может погубить человека, думал Гомер.

Но у Сениора были и другие симптомы; ему было пятьдесят пять, а вы бы дали ему все семьдесят; у него стали появляться признаки мании величия, спутанность речи. Дурные привычки – их было мало, но они были – разрослись до гигантских размеров. Он всегда любил ковырять в носу, теперь же мог часами исследовать недра носа, вытирая руки о штаны или обивку мебели. Баки Бин, не отличающийся деликатностью брат Олив, как-то сказал, что мог бы взять Сениора себе в напарники, так он мастерски бурит свой нос.

Неожиданно заартачился спасатель на водах, принявший на свою грудь полновесный удар пирога; Кенди учила Гомера плавать на мелком месте бассейна в вечерние часы. Он сказал, что в это время бассейн переполнен, уроки плавания дают рано утром, он сам на них присутствует, разумеется за дополнительную плату. Гомер весь день на яблочной ферме, объясняла ему Кенди. Уолли после работы играет в теннис, а они как раз в это время плавают. Идеальное время.

– Идеальное для вас, – упорствовал спасатель. – Даже не уговаривайте меня.

Было очевидно, что он неравнодушен к Кенди. Одно дело – ревновать к Уолли Уортингтону, к нему все ревновали, другое дело – смотреть, как она нянчится с этим «тяжелым случаем из Сент-Облака». В клубе – правда, за спиной Кенди и Уортингтонов – Гомера никто не называл сиротой или воспитанником Сент-Облака. За ним прочно закрепилось прозвище «тяжелый случай из Сент-Облака».

Гомер сказал, что с удовольствием будет плавать в домашнем бассейне Уортингтонов; конечно, в клубе лучше, Уолли кончал играть, и они ехали на побережье, к Рею Кенделу или еще куда-нибудь. К тому же домашний бассейн «Океанских далей» все чаще был занят Сениором. Олив теперь редко пускала его в клуб. Дома с ним легче справляться: даст ему джина с тоником, пойдут в бассейн, Сениор любил плавать на надувном матрасе. Но главная причина, почему предпочитали клубный бассейн, состояла в другом – Гомеру (так считали все) вредно купаться в неподогретом бассейне, сердце может не выдержать.

И тогда Олив решила, что будет сама давать Гомеру уроки плавания; ей служитель клуба не посмеет приказывать; все трое – она, Кенди и Уолли – боялись, что неподогретая вода – слишком большой риск для Гомера.

– Мне неудобно доставлять вам столько хлопот, – сказал Гомер, без сомнения, разочарованный, что руки, страхующие его, когда он барахтается на неглубоком месте, будут принадлежать не Кенди, а Олив. – Мне совсем не холодно в вашем бассейне, – прибавил он.

– В холодной воде труднее учиться, – объяснила Кенди.

– Это очень важно, – кивнула головой Олив.

– Вот научусь плавать и буду купаться в океане, а там вода холоднее, чем у вас в бассейне.

О Господи, беспокоилась Олив. И написала д-ру Кедру письмо, изложив проблему «холодной воды»; письмо вызвало у д-ра Кедра легкое угрызение совести. Но он поборол минутную слабость и ответил ей, что холодная вода сама по себе не страшна, для сердца Гомера опасен испуг, который испытывает тонущий, вот такой ситуации следует избегать.

«Какая мерзкая ложь!» – думал д-р Кедр и все же отправил письмо миссис Уортингтон, которая оказалась прекрасным учителем. В ее руках Гомер моментально научился плавать.

– Когда ты передала его мне, – сказала она Кенди, – он был уже без пяти минут чемпион по плаванию.

Дело объяснялось просто – от уроков с Олив Гомер большого удовольствия не получал. С Кенди он, возможно, никогда бы не научился плавать, тянул бы до конца лета.

Будь Гомер волшебником, это лето никогда бы не кончилось: так он был счастлив. Он не стыдился, что ему нравятся ковры, сплошь устилающие полы в доме Уортингтонов; он вырос в доме, где были голые, дощатые стены, а полы покрывал линолеум, сквозь который еще ощущались под ногами опилки. Никто не стал бы утверждать, что на стенах у Уортингтонов висят произведения искусства, но Гомер никогда раньше не видел картин (если не считать портрета женщины с пони); даже кошка на цветочной клумбе, писанная маслом – верх слащавой безвкусицы (она висела в туалете Уолли), – восхищала Гомера; нравились ему и обои в цветочках. Но что он понимал в живописи, в обоях? Ему все обои казались прекрасны.

И ему очень нравилась комната Уолли. Он ведь никогда не писал писем из университета, никогда не видел сувенирных футбольных мячей, на которых запечатлен счет ответственных матчей. Не знал трофеев теннисных встреч, старых учебников, корешков от билетов в кино, заткнутых под рамку зеркала (осязаемое свидетельство того вечера, когда Уолли первый раз пригласил Кенди в кино). Не знал даже, что такое кино. Уолли и Кенди как-то повезли его посмотреть фильм под открытым небом. Разве он мог вообразить существование подобного чуда? Слыхал ли он когда о людях, которые каждый день собираются в одном месте, чтобы сообща трудиться? Люди в «Океанских далях» были все замечательные. Он их любил. Больше всего ему нравился Злюка Хайд, он был всегда приветлив, объяснял, как все устроено, даже то, что и без объяснения ясно. Особенно Гомер любил слушать, как Злюка толкует самоочевидные вещи.