– Я очень не хочу уезжать, – сказал Гомер Олив, – особенно сейчас. Близится Рождество, а с ним связано столько воспоминаний. Но есть одно место, есть люди, перед которыми я в долгу. Я так давно не был в Сент-Облаке. А там ведь ничего не меняется. У них, как всегда, во всем нехватки. А сейчас в стране все идет на войну – кто думает о сиротском приюте? Да и доктор Кедр не становится моложе. Там от меня будет больше пользы, чем здесь. Урожай собран, мне фактически нечего делать. А в Сент-Облаке дел всегда хоть отбавляй.

– Ты очень хороший человек, – сказала Олив.

И Гомер, опустив от стыда голову, вспомнил слова Рочестера, сказанные Джейн Эйр: «Ничего нет страшнее угрызений совести, когда ты, поддавшись соблазну, совершил непоправимую ошибку. Угрызения совести могут отравить жизнь».

Разговор этот происходил в ноябре рано утром на кухне Уортингтонов в «Океанских далях». Олив была еще без косметики, не причесалась. И в серых утренних сумерках ее серое лицо, обрамленное седыми прядями, показалось Гомеру лицом старухи. Она обматывала ниткой чайный пакетик, чтобы выжать из него последние капли, и Гомер заметил, какие у нее жилистые, натруженные руки. Она всегда много курила, и по утрам ее одолевал кашель.

– Со мной поедет Кенди, – прибавил Гомер.

– Кенди – очень хорошая девушка, – сказала Олив. – Вы будете играть с этими бедными детьми. Забавлять их. Соедините приятное с полезным.

Ниточка так натянулась, что, казалось, вот-вот разрежет чайный пакетик. Голос Олив звучал официально, словно она выступала на церемонии вручения наград за героизм. Она изо всех сил сдерживала кашель. Нитка все-таки порвала пакетик, и мокрая чаинка прилипла к желтку недоеденного яйца в фарфоровой подставке, которую Гомер когда-то принял за подсвечник.

– Мне никогда не отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, – сказал Гомер.

Олив отрицательно покачала головой – спина ровная, плечи выпрямлены, подбородок гордо поднят вверх.

– Мне так жалко Уолли, – тихо прибавил Гомер; и Олив, не шелохнувшись, сглотнула застрявший в горле комок.

– Он пропал без вести, – просто сказала она.

– Точно, – кивнул Гомер и положил руку ей на плечо.

По ее лицу трудно было понять, успокаивает ли ее прикосновение Гомера или, наоборот, давит; но через секунду-другую она наклонила голову и щекой прижалась к его руке, так они стояли какое-то время, словно позировали художнику старой школы или фотографу, ожидающему чуда – появления в ноябре солнца.

Олив настояла, чтобы они поехали в Сент-Облако в белом кадиллаке.

– Что же, – сказал им Рей, – по-моему это правильно что вы стараетесь держаться друг друга. – И был разочарован что его слова были приняты без энтузиазма. – Постарайтесь доставить друг другу хоть немножко радости, – крикнул он, когда кадиллак отъезжал со стоянки за домом. Но он не был уверен, что они расслышали его слова.

Кто едет в Сент-Облако, чтобы доставить себе радость? «Я здесь не усыновлен, – думал Гомер. – Так что я не предаю миссис Уортингтон. Она ни разу не назвала себя моей матерью». В общем, по пути в Сент-Облако Гомер и Кенди все больше молчали.

Чем дальше на север – они удалялись в глубь штата, – тем обнаженнее становились деревья; в Скоухегене землю уже припорошил первый снег и она напоминала небритые щеки старика. А в Бланчерде, Ист-Мокси и Мокси-Горе поля уже одел сплошной снежный покров. В Таузенд-акр-тракте дорогу им перегородило упавшее дерево; засыпанное снегом, оно очертаниями напоминало динозавра, целый час пришлось ждать, пока его уберут. В Мус-Ривере и Мизери-Горе, да и в Томхегене снег лег уже насовсем. Сугробы вдоль дороги, оставленные снегоочистителями, были такие высокие, что домики за ними угадывались по дымку из труб и узким стежкам между сугробами. Снег пятнали желтоватые воронки, которыми собаки метят свою территорию.

Олив, Рей и Злюка Хайд отдали им свои талоны на бензин. Они поехали на машине, чтобы иметь возможность хоть изредка вырваться из Сент-Облака, прокатиться по окрестностям. Но в Черных Порогах Гомеру пришлось надеть цепи на задние колеса, и о зимних прогулках на кадиллаке пришлось забыть.

Если бы они спросили мнения д-ра Кедра, он отсоветовал бы ехать на машине. Сказал бы, что прогулки на кадиллаке не для Сент-Облака. А хочешь покататься, возьми билет до Порогов-на-третьей-миле и садись на поезд – отличная прогулка.

Из-за плохой дороги, быстро густевших сумерек и начавшегося снегопада они подъехали к Сент-Облаку, когда уже совсем стемнело. Сильные лучи фар белого кадиллака, пробежав по склону холма, по отделению девочек, высветили две женские фигурки, которые брели под гору к станции, отвернув голову от света фар. На одной не было шарфа, на другой шляпы. Падающие снежинки искрились в лучах фар, как будто женщины пригоршнями разбрасывали вокруг себя бриллианты. Подъехав к ним, Гомер остановил машину и опустил стекло.

– Подвезти? – спросил он.

– Нам в другую сторону, – бросила на ходу одна из женщин.

– Я развернусь, – крикнул им Гомер.

Но они, не обернувшись, продолжали брести в снегу; Гомер подъехал прямо ко входу в больницу, примыкавшую к отделению мальчиков, и погасил фары. Снег, подсвеченный окном провизорской, был точно такой, что падал тем давним вечером, когда Гомер вернулся от Дрейперов.

В день их приезда между д-ром Кедром и сестрами разгорелся спор, где и как Гомер с Кенди будут спать. Кенди в спальне девочек, а Гомер, как и раньше, На свободной кровати у мальчиков, решил д-р Кедр. Сестры слышать этого не хотели.

– Они же любят друг друга! – волновалась сестра Эдна. – Они любовники – значит, спят вместе.

– Спали. Но это не значит, что они и здесь будут так же себя вести, – заявил д-р Кедр.

– Гомер написал, что хочет на ней жениться, – напомнила сестра Эдна.

– Разумеется, хочет, – ворчал старый доктор.

– Но это прекрасно, что у нас появится наконец пара, которая неразлучна и ночью, – сказала сестра Анджела.

– А мне сдается, что слишком много нынче развелось таких пар. Оттого нам в Сент-Облаке и нет покою ни днем, ни ночью!

– Но они любят друг друга! – с негодованием воскликнула сестра Эдна.