– Но ведь идет война! – кричала женщина.

Мужа ее убили на тихоокеанском фронте, у нее было уведомление военного министерства. Ей девятнадцать, и беременность всего два с половиной месяца.

– Я с удовольствием с ней поговорю, когда к ней вернется способность спокойно рассуждать, – сказал д-р Харлоу.

Интуиция подсказывала Гомеру довериться сестре Каролине; к тому же она недавно призналась, что разделяет социалистические взгляды, и не лукавя прибавила: «Я дурнушка, замуж не собираюсь. От таких жен всегда ждут благодарности или, по крайней мере, понимания, что им очень повезло».

Молодая женщина никак не могла успокоиться, может потому, что сестра Каролина не очень старалась ее успокоить.

– Я не прошу подпольного аборта, – рыдала женщина. – Что я буду делать с этим ребенком?

Гомер взял листок бумаги – форму для лабораторного анализа – и написал: «Поезжайте в Сент-Облако, спросите сиротский приют». Дал листок Кенди, она протянула его сестре Каролине. Та прочитала, вручила его женщине, и женщина сейчас же перестала рыдать.

Проводив женщину, сестра Каролина позвала Гомера и Кенди в провизорскую.

– Слушайте, что я в таких случаях делаю, – сказала она почему-то сердитым тоном. – Расширяю шейку матки, и все, никаких кюреток. Делаю у себя на кухне и, конечно, соблюдаю крайнюю осторожность. Разумеется, после этого женщина приходит к нам, у нес начался самопроизвольный выкидыш. Никакой инфекции, никаких внутренних повреждений. Врач иногда подозревает чье-то вмешательство. Но ему ничего не остается, как завершить операцию. – Сестра Каролина замолчала, взглянув на Гомера. – Ты, конечно, и в этом разбираешься? – спросила она.

– Точно, – ответил Гомер.

– И знаешь способ лучше-, чем мой.

– Лучше, но не намного. Там расширяют шейку матки и тут уке производят выскабливание. Врач в Сент-Облаке – джентльмен.

– Джентльмен, – с сомнением протянула сестра Каролина. – Сколько же он за это берет?

– Нисколько.

– Я тоже нисколько.

– Пожертвования на приют приветствуются, – сказал Гомер. – Если у пациентки есть возможность.

– Как же он до сих пор не попался? – спросила сестра Каролина.

– Не знаю, – ответил Гомер. – Наверно, женщины вспоминают его с благодарностью.

– Но люди есть люди, – сказала Каролина с убежденностью социалистки. – Ты сделал глупость, доверившись мне, и еще большую глупость, дав женщине адрес. Ты ведь впервые ее видишь.

– Точно, – кивнул Гомер.

– Твой врач долго не продержится, если ты будешь так неосторожен.

– Да, – согласился Гомер.

Д-р Харлоу заглянул в провизорскую. Виноватый вид был у одной Кенди, и он начал допрос с нее.

– О чем вам поведали эти два великих специалиста? – спросил он.

В те минуты, когда ему казалось, что никто на него не смотрит, он не сводил с Кенди глаз, но Гомер это заметил, да и сестра Каролина, у нее на это было чутье. Кенди растерянно молчала. И д-р Харлоу повернулся к сестре Каролине.

– Избавились от истерички? – спросил он.

– Какие проблемы, – пожала та плечами.

– Я знаю, вы не одобряете меня. Но закон есть закон.

– Закон есть закон, – машинально повторил Гомер. Д-р Харлоу сморозил такую пошлость, как тут смолчать.

– Вы, я вижу, Бур, специалист и по абортам. – Д-р Харлоу вперил в Гомера взгляд.

– Это нетрудно, – ответил Гомер. – Операция довольно простая.

– Вы так считаете? – наступал Харлоу.

– Как я могу считать? Я еще очень мало знаю, – пожал плечами Гомер.

– А все-таки, что вы об этом знаете?

– Да ничего он не знает, – грубовато вмешалась сестра Каролина, и д-р Харлоу был удовлетворен.

Кенди улыбнулась, Гомер тоже сконфуженно осклабился. «Видите, я становлюсь умнее», – сказал он взглядом сестре Каролине, которая снисходительно глядела на своего подручного, как и полагается медсестре. Д-р Харлоу видел, что почитаемый им иерархический порядок восстановлен, инакомыслие подавлено в зародыше. И лицо его залоснилось от удовольствия – результат действия адреналина и сознания собственной праведности. А Гомер потешил себя, вообразив картину унижения д-ра Харлоу: ножичек мистера Роза изящно и быстро разделал д-ра Харлоу – на земле обрезки одежды, а на теле ни единой царапины. Это бы поубавило у него спеси.

Спустя три месяца после того, как самолет Уолли был сбит, пришло первое известие о судьбе экипажа.

«Это случилось на полпути в Китай, – писал второй пилот, – японцы открыли по самолету зенитный огонь, и капитан Уортингтон приказал прыгать».

Командир экипажа и бортрадист прыгнули почти одновременно, второй пилот выпрыгнул третьим. Верхний ярус джунглей был такой плотный, что, продравшись сквозь него, командир экипажа не видел ничего в двух шагах. Заросли были почти непроходимы, и он нашел бортрадиста только через семь часов. Лил проливной тропический дождь, он так стучал по пальмовым листьям, что взрыва самолета они не расслышали, а запахи, насыщавшие воздух, поглотили дым и гарь загоревшихся джунглей, так что им даже пришла нелепая мысль: вдруг у самолета само собой наладилось управление, и он полетел без людей дальше. Они долго вглядывались в сплетение веток и лиан над головой, но, кроме голубей в белом блестящем оперении, ничего не видели.

За семь часов блуждания в джунглях командир экипажа набрал тринадцать разной величины пиявок, которых бортрадист аккуратно снял всех до одной; с самого бортрадиста командир экипажа снял пятнадцать пиявок. Они прижигали хвост пиявки горящей сигаретой, та разжимала присоску и отваливалась. Если же просто снимать, туловище отрывалось, и присоска оставалась в коже.

Пять дней бортрадист и командир экипажа ничего не ели. Когда лил дождь, а он лил беспрестанно, они пили воду, которая собиралась в пазухах пальмовых листьев. Воду из луж и ручьев пить боялись. В одной реке как будто видели крокодилов. Бортрадист боялся змей, и командир экипажа, заметив змею, не подавал виду. Сам он боялся тигров, кажется, видел одного, но радист уверял, что они только слышали их рычание: нескольких или одного в разное время. По словам командира экипажа, тигр шел за ними пять дней. Но конечно, больше всего им досаждали пиявки.