– Рану, по-моему, надо зашить шелком о-четыре. Затем наложить давящую повязку на ладонь, немного согнув пальцы, – отчеканил Гомер.

– Это называется зафиксировать положение, – поясни д-р Харлоу.

– И этого я не знаю, – сказал Гомер.

– Ты учился в медицинском институте? – спросил д-р Харлоу.

– Не совсем, – опять уклончиво ответил Гомер.

– Собираешься поступать?

– Скорее всего, нет, – ответил Гомер и хотел было уйти из операционной, но д-р Харлоу остановил его: – Почему ты не в армии?

– У меня порок сердца.

– И ты, конечно, не знаешь какой?

– Не знаю.

Он мог бы тут же все узнать про стеноз клапана легочной артерии, ему сделали бы рентген, и знающий специалист расшифровал его. И тогда он узнал бы правду. Но кому хочется узнавать правду от неприятного тебе человека. Гомер пошел в палату, где лежали дети после тонзиллэктомии и почитал им скучные детские книжки. Не читать же им «Давида Копперфильда» или «Большие надежды», дети здесь больше двух-трех дней не задерживаются.

Сестра Каролина попросила вымыть пациента, крупного мужчину, недавно перенесшего операцию на предстательной железе.

– Цени удовольствие писать, пока у тебя все в порядке, – сказал он Гомеру.

– Буду ценить, сэр, – ответил Гомер, растирая полотенцем до здорового покраснения гору человеческой плоти.

Когда Гомер вернулся в «Океанские дали», Олив еще не было дома, она дежурила на вышке клуба Сердечной Бухты, высматривала, не появится ли в небе чужой самолет. С этой вышки раньше любовались яхтами. Гомер не сомневался, чужие самолеты над их городками не появятся. Мужчины, друзья-собутыльники Сениора, украшали силуэтами вражеских самолетов дверцы кабин в раздевалке бассейна, женщины приносили их домой и приклеивали на холодильник. Олив дежурила на вышке два часа в день.

Разглядывая силуэты на дверце холодильника, Гомер думал: «Я бы мог все это знать: самолеты, яблони, а сейчас я умею только одно – принимать роды, правда, почти идеально. И делать еще одну, более простую операцию, нарушающую божеские и человеческие законы. Доктор Кедр ведет игру в нарушение правил».

И Гомер стал размышлять о правилах. Матрос с порезанной рукой участвовал в драке, которая не подчинялась никаким правилам. А вот драка с мистером Розом всегда диктуется его правилами. Драться с ним на ножах – все равно что подставлять себя птичке с острым клювом, способной заклевать до смерти. Мистер Роз – виртуоз, незаметным движением может отмахнуть кончик носа, ухо, сосок. Вот почему именно он диктует правила дома сидра. А какие правила регламентируют жизнь Сент-Облака? Какими правилами руководствуется д-р Кедр? Какие нарушает, какие сочиняет сам, откуда черпает уверенность в их непреложности? Кенди, очевидно, живет по правилам, но по каким? Знает ли их Уолли? А Мелони? Есть ли в ее жизни путеводная нить? Эти вопросы не давали Гомеру покоя.

– Послушай, – сказала Лорна, – ведь идет война. Ты заметила?

– Ну и что? – пожала плечами Мелони.

– А то, что он наверняка в армии. Или уже призвали, или скоро призовут.

Мелони покачала головой:

– Нет, он не в армии. Понимаешь, он не военный человек.

– Господи, можно подумать, что воюют только военные.

– Если он и пойдет на войну, он все равно вернется, – сказала Мелони.

В том декабре лед непрочно сковал реку. В прилив морская вода заходила в устье, и вода в Кеннебеке отдавала солью. Сейчас посредине дымилась темная, бурлящая полынья, куда даже Мелони не могла добросить бутылку – такая широкая река в Бате. Допив пиво, Мелони бросила бутылку; подпрыгивая со стуком по скрипящему льду, она покатилась к полынье, как в замедленном кино. Потревожила чайку, та проснулась и поскакала, как старуха, которая прыгает через лужи, подхватив юбку.

– Одно могу сказать, – тихо говорила Лорна, – с этой войны вернутся не все.

Из Техаса домой неблизкий путь; Уолли к тому же не везло – везде задержки, везде надо ждать. И погода такая скверная; наземные службы долго не разрешали посадку. Когда Кенди с Гомером встретили его в бостонском аэропорту, первое, что он сказал, – отпуск у него всего двое суток. Но даже это не портило его настроения, особенно он гордился производством в офицеры. Потом Кенди скажет, это был все тот же неунывающий Уолли.

– Лейтенант второго класса Уортингтон прибыл, – шутливо доложил он Олив.

И все, даже Рей, прослезились.

Из-за талонов на бензин нельзя было ездить как раньше, куда хочешь. Гомер гадал, когда Уолли останется с Кенди наедине и как он это устроит. Он, конечно, хочет этого. А вот как Кенди, хочет ли она?

В канун Рождества все вместе собрались в «Океанских далях». В Рождество не уединишься, Олив весь день дома, и Рей свободен – торпеды и омары заполнят его время после праздников. А на третий день Уолли уезжать, Кенди с Гомером повезут его в бостонский аэропорт.

Конечно, Уолли и Кенди только и делали, что обнимались и целовались у всех на глазах. В рождественскую ночь в спальне Уолли Гомер вдруг вспомнил: он уже второе Рождество празднует вдали от Сент-Облака и ничего не послал д-ру Кедру, даже рождественской открытки, так его разволновал и обрадовал приезд друга.

– Для завершения курса поеду учиться еще в одну школу, – говорил, раздеваясь, Уолли. – А уже оттуда в Индию.

– В Индию, – повторил Гомер, очнувшись от своих мыслей.

– Для полетов над Бирмой. Бирма – это между Индией и Китаем. Там у японцев базы.

Гомер не зря изучал карту мира в кейп-кеннетской школе. Он представлял себе, что такое Бирма – сплошные джунгли и горы. Если самолет собьют, хуже места для приземления не придумаешь.

– А как у вас с Кенди? – спросил Гомер.

– Потрясающе! – сказал Уолли и прибавил: – У нас еще есть несколько часов завтра.

Рей спозаранку уехал в мастерские. И почти в то же время Уолли сел в кадиллак и покатил в Сердечную Бухту.

– Всего двое суток! Какая же это побывка в кругу семьи, – чуть не плакала Олив. – Целый год не был дома. У кого язык повернется назвать это отпуском. Хоть в армии, хоть где!

Гомер, единственный собеседник Олив, в то утро был плохим утешителем.