- Напоминает мне тебя, - сказал он, когда она подошла к нему пожать руку.

- А мне напоминает о часах, которые были сущим наказанием, - улыбнулась Исмэй. - При отсутствии таланта и элементарного чувства ритма нельзя заставлять учить что-нибудь сложнее, чем гаммы. Мне надо было отказаться от уроков сразу же, как стало понятно, насколько это трудно.

- Ну, ты же знаешь, это старый закон.

Но Исмэй никогда не понимала, почему каждый ребенок при наличии или отсутствии способностей или интереса должен десять лет учиться играть минимум на четырех музыкальных инструментах. Ведь никто не заставлял детей заниматься строевой подготовкой.

- Идем в гостиную, - пригласила Исмэй, показывая дорогу в комнату, где женщины обычно принимали гостей.

Мачеха опять здесь все переделала, но сиденья на стульях с яркими цветами и обитые тканью скамейки оставались традиционными. Раньше здесь было больше оранжевого и желтого и меньше красного и розового, насколько помнила Исмэй.

- Хочешь чаю? Или чего-нибудь выпить?

Не дожидаясь ответа, Исмэй позвонила. Она знала, что как только Корон появился в доме, на кухне начали готовить поднос с его любимыми блюдами, какими бы они ни были. Она устроила старика на широком низком стуле, поставив поднос с чаем справа, а сама села слева, со стороны сердца, чтобы показать, каким близким другом семьи он является.

Старый Себастьян блеснул на нее глазами:

- Мы гордимся тобой. Плохие времена закончились, а?

Исмэй заморгала. Как он мог так говорить, когда она все еще находилась на службе во Флоте? В будущем ее ждут и другие сражения, он несомненно понимал это. Возможно он имел ввиду ее недавние неприятности.

- Очень надеюсь, что мне больше не придется проходить через трибунал, сказала она. - Или через мятеж, который и стал его причиной.

- Но ты хорошо справилась. Правда, я имел ввиду совсем другое, хотя уверен, это тоже было неприятно. Ночные кошмары тебя больше не мучают?

Исмэй напряглась. Откуда ему известно о ее кошмарах? Неужели отец рассказал ему? Она-то уж точно не говорила.

- Все в порядке.

- Хорошо, - старик взял стакан и сделал глоток. - Это хорошо. Знаешь, даже когда я был на службе, твой отец никогда не скупился на хорошую выпивку, когда я приходил сюда. Конечно, мы оба понимали, что это не тема для светского разговора.

- Что? - спросила Исмэй, однако, без любопытства.

- Твой отец не хотел, чтобы я говорил об этом и я понимаю его причины. У тебя была лихорадка, ты едва ни умерла. Он не был уверен в том, что именно ты помнила, а что являлось плодом воспаленного воображения.

Исмэй замерла, но ей хотелось задрожать, ей хотелось заткнуть уши и убежать. Но это уже пройденный этап, который не помог.

- Это были лишь сны, - сказала она. - Просто лихорадка, так мне сказали. Я простыла, когда убежала, - она издала сухой смешок. - Я даже не помню, куда направлялась и где была.

На самом деле у нее остались обрывочные воспоминания о поезде и еще о том, о чем она не хотела думать.

Исмэй не знала, что именно натолкнуло ее на эту мысль, движение век или напряжение сжавшихся челюстей, но она поняла, что ему что-то известно. Он знал то, чего не знала она, что очень долго скрывал. Исмэй почувствовала, как голову пронзили иглы. Хотела ли она знать и, если хотела, могла ли заставить его рассказать?

- Ты отправилась на поиски отца... Твоя мать умерла, и ты нуждалась в нем, но он занимался небольшим конфликтом, разгоревшимся как раз в то время. Тогда группа Борлиста из староверов решила выйти из регионального состава и захватить верхнюю долину расселины.

Исмэй знала об этом конфликте, если происшедшее вообще можно было назвать конфликтом. Восстание Калифер было гражданской войной, короткой, но жестокой.

- Никто не мог и представить, что ребенок умеет обращаться с картой... Ты вскочила на своего пони и умчалась...

- На пони? - Исмэй с трудом могла себе это представить.

Она никогда особенно не любила ездить верхом, и представить не могла, что маленькой была способна ускакать в город на пони.

Себ смутился, и Исмэй не знала почему.

- Ты очень любила уроки верховой езды и была похожа на маленькую птичку на спине коня. Тебя невозможно было с него снять до того, как умерла твоя мать. После все были рады, когда ты наконец снова села на лошадь. Но ты все равно изменилась.

Она не помнила этого, не помнила времени, когда предпочитала часами кататься верхом. В памяти осталась лишь ненависть к урокам, ноющим мышцам, ко всей этой работе в стойле и уходе за животными. Могла ли болезнь стереть не только удовольствие от общения с лошадьми, но и все воспоминания о том времени, когда ей это нравилось?

- Полагаю, ты следовала своего рода плану, - продолжил Корон. - Потому что тебя и след простыл. Никто не думал, что ты способна на то, что сделала. Все считали, ты потерялась или отправилась в горы и произошел несчастный случай. Никто так и не узнал, что именно с тобой случилось, потому что ты не могла ничего связно рассказать, когда тебя нашли.

- Лихорадка, - догадалась Исмэй, чувствуя, как пот струится по телу.

- Так сказал твой отец.

Она слышала это и раньше от Себастьяна. Теперь его слова эхом отозвались в ее памяти. Исмэй выросла и теперь могла улавливать и интерпретировать нюансы слов и тона. Недоверие шевельнулось внутри нее.

- Так сказал отец...?

Исмэй произнесла это осторожно, не глядя в лицо старику, но видела бьющуюся жилку на его шее.

- Ты все забыла, и он сказал, что это к лучшему, что не стоит заводить разговор на эту тему. Теперь ты знаешь, что не все было просто сном... Полагаю, психологи Флота выудили все и помогли с этим справиться?

Исмэй застыла как статуя, чувствуя, что внутри начинает клокотать обжигающий холодом ужас. Она подошла к истине ближе, чем хотела, и теперь не могла пошевелиться. Исмэй чувствовала на себе его взгляд и знала, что если поднимет глаза, то не сможет спрятать ужас и замешательство. Вместо этого, она начала переставлять тарелки на подносе, раскладывать хлеб и приправы, наливать чай в маленькую чашечку с серебряным веточками... и не могла поверить, что руки остаются крепкими и спокойными.

- Конечно, я не мог спорить с твоим отцом при таких обстоятельствах.

При таких обстоятельствах Исмэй с радостью сверну ла бы ему шею, но знала, что это не поможет.

- Не только, потому что он был тогда моим командиром, но... он был твоим отцом и лучше знал, что хорошо для тебя. Иногда я спрашивал себя, помнишь ли ты что-нибудь до лихорадки. Может, именно это изменило тебя...

- Моя мать умерла. Я долго болела, - выдавила Исмэй; голос звучал так же спокойно, как тверды были руки.

Как это возможно, если ужас захлестнул ее, проникая в самые глубины души?

- Если бы ты была моей дочерью, думаю, я бы все тебе рассказал. Новичкам помогает, если они выговорятся после первого боя.

- Отец считал по-другому, - произнесла Исмэй.

В пустыне было больше влажности, чем у нее во рту. Ей казалось, что голова раскалывается, и она падает в бездонную пропасть...

- Да. Что ж, я рад, что у тебя наконец появился шанс справиться с этим. Но ты должно быть чувствовала себя ужасно, когда пришлось пойти против своего капитана. Второе предательство... - внезапно его задумчивый голос изменился. - Исмэйя! Что-то не так? Извини, я не хотел...

- Лучше всего, если ты расскажешь, что знаешь, - удалось произнести Исмэй глухим голосом; пыль в рту превратилась в вязкие комки глины. - У меня остались лишь обрывочные воспоминания, и психоняни решили, что этого недостаточно для анализа.

Психоняни решили бы, что этого недостаточно, если бы вообще узнали о них. Они не узнали. Предполагалось, что любой с ее происхождением мог иметь подобные проблемы. А она, поверив семье, что все в кошмарах было лишь ее воспаленным воображением, побоялась рассказать об этом. Она боялась, что ее объявят сумасшедшей и неблагонадежной, непригодной к службе... отправят в отставку, и ей придется с позором вернуться домой. Ни поэтому ли семья до такой степени была убеждена в ее провале, что год держала для нее лошадь?