А потом припоминаю: що же он еще мне указывал? Ага! щоб проникать в "настроение умов в народе". Но какие же, помилуйте, в Перегудах настроения умов? Но, однако, думаю себе: дай попробую! И вот я еду раз в ночи со своим кучером Стецьком и пытаю его настроение!

- Чуешь ли, - говорю, - Стецько; чи звисно тобi, що у нас за люди живут в Перегудах?

- Що такое?! - переспросил Стецько и со удивлением.

Я опять повторил, а он отвечает;

- Ну, известно.

- А що они себе думают?

- Бог з вами: що се вам сдалось такие глупости!

- Это, братец, не глупости, а это теперь надо по службе.

- Чужие думки знать?

- Да. Стецько молчит.

- Ну что ж ты молчишь? Скажи!

- А що говорить?

- Что ты думаешь.

- Ничего не думаю.

- Как же так ничего не думаешь! Вот я тебе що-сь говорю, ну, а ты що же о том думаешь?

- Я думаю, що вы брешете.

- Так! А я тебе скажу, что ты так думаешь для того, що ты дурень.

- Може, и так.

- А ты подумай: не знаешь ли, кто як по-другому думае? - А вже ж не знаю! Хиба это можно чужие думки знать!

- А як бы ты знав?

- Ну, то що тогда?

- Сказал бы ты мiнi про это или нет?

- А вже ж бы не сказал.

- А отчего же бы это ты, вражий сыне, не сказал бы?

- А на що я буду чужие думки говорить? Хиба я доказчик або иная подлюга!

- Так вот тебя за это и будут бить.

- А за що меня бить будут?

- Не смей звать подлюгою!

- Ну, а то еще як подлюгу называть, - як не подлюгою, а бить теперь никого не узаконено.

- Ах ты, шельма! Так это и ты вздумал на закон опираться!

- Ну, а то ж як!

- Як! Так вот погоди - ты увидишь, где-тебе пропишут закон!

А он головой мотнул и говорит:

- Се вы що-сь погано говорите!

Но я его оборотил за плечи и говорю:

- Вперед больше так не смей говорить. Я тебе приказываю, щоб ты везде слухал, що где говорят, и все бы мне после рассказывал. Понимаешь?

Он говорит:

- Ну, понимаю!

- А особенно насчет тех, кто чем-нибудь недоволен.

- Ну, уж про это-то я ни за що не скажу.

- А почему же ты, вражий сыне, про это не скажешь?

- Не скажу потому, что я - оборони боже - не шпек и не подлюга, щоб людей обижать.

- Ага!.. Ишь ты какой.

- А повторительно потому, що меня тогда все равно люди битемут.

- Ага! Ты боишься, что тебя мужики побьют, а я тебе говорю, что это еще ничего не значит.

- Это вы так говорите, потому що они вас еще не били.

- Нет, не потому, а потому, что после мужиков ты еще в своем месте жить останешься, а есть такие люди, що пропорхне мимо тебя, як птица, а ты его если не остановишь сцапахопатательно и упустишь, то сейчас твое место в Сибирь.

- Это за что же меня в Сибирь?

- Бо они потрясователи основ. _ - Да що же менi до них? Бог с ними.

- Вот дурак! Сейчас сразу и виден, что дурак!.. Потрясователь основ, а он говорит: "Бог с ними"! Какая скотина!

А он, Стецько, обиделся и начинает ворчать:

- Що ж вы всю дорогу ругаетесь?

- Я, - отвечаю, - для того тебя, дурака, ругаю, что, когда ты едешь, то чтобы ты теперь не только коньми правил, но и повсеместно смотрел, чи не едет ли где-нибудь потрясователь, и сейчас мы будем его ловить. Иначе тебе и мне Сибирь!

Стецько выслушал это внимательно с своею всему миру преизвестною малороссийскою флегмою и говорит:

- Ну, а после еще що?

А я ему стал сочинять и рассказывать, что как вперед надо жить, что надо уже нам перестать делать по-старому, а надо делать иначе.

А он спрашивает:

- Як?

А я говорю:

- А вот как: вот мы ездим у дышель, а надо закладать тройку с дугой да с бубнами... Он смеется и говорит:

- А еще ж що?

- Пiсен своих про Украину да еще що не спiвать,

- А що ж спiвать?

- А вот: "По мосту-мосту, по калинову мосту".

- А се що ж такое "калинов мост"?

- Веселая песня такая: "Полы машутся, раздуваются".

Он, глупый, уже совсем смеется:

- Як "раздуваются"? Чего они раздуваются?

- Не понимаешь?

- А ей же да богу не разумiю!

- Ну, то будешь разуметь!

- Да з якого ж поводу?!

- Будешь разумiть!

- Да з якого поводу?!

- Побачишь!

- Що!

- Тоди побачишь! А он вдруг кажет:

- "Тпру!" - и, покинув враз всю оную свою превеликую малоросскую флегму, сразу остановил коней и слез, и подает мне вожжи.

- Это что? - говорю.

- Извольте-ся! - отвечает.

- Что же это значит?

- Вожжи.

- Зачем?

- Бо я больше с вами ехать не хочу!

- Да что же это такое значит?

- Значится, що я всей сей престрашенной морок не желаю и больше с вами не поiду. Погоняйте сами.

Положил мне на колени вожжи и пошел в сторону через лесочек!..

Я его звал, звал и говорил ему и "душко мое" и "миляга", но назад не дозвался! Раз только он на минуту обернулся, но и то только крикнул:

- Не турбуйтесь напрасно: не зовите меня, бо я не пойду. Погоняйте сами.

И так и ушел... Ну, прошу вас покорно уделать какую угодно политику ось с таким-то народом!

- Звольтеся: погоняйте сами!

А кони у меня были превостренькие, так как я, не обязанный еще узами брака, любил слегка пошиковать, а править-то я сам был не мастер, да и скандал, знаете, без кучера домой возвращаться и четверкой править. И я насилу добрался до дому и так перетрусился, что сразу же заболел на слаботы желудка, а потом оказалось другое еще досаждение, что этот дурень Стецько ничего не понял как следует, а начал всем рассказывать, будто кто только до меня пойдет за кучера, то тому непременно быть подлюгой или идти в Сибирь. И подумайте, никто из паробков не хочет идти до меня убирать кони и ездить, и у меня некому ни чистить коней, ни кормить их, ни запрягать, и к довершению всего вдруг в одну прекрасную ночь, когда мы с Христиной сами им решетами овса наложили и конюшни заперли, - их всех четверых в той ночи и украли!..

Заметьте себе, я, той самый, що всiх конокрадов изводил, - вдруг сам сел пешки!

XXI

Ужасная в душе моей возникла обида и озлобление! Где ж таки, помилуйте, у самого станового коней свели! Что еще можно вздумать в мире сего дерзновеннее! Последние времена пришли! Кони - четверка - семьсот рублей стоили; да еще упряжка, а теперь дуй себе куда хочешь в погоню за ворами на палочке верхом.

Но и то бы еще ничего, як бы дело шло по-старому и следствие бы мог производить я сам по "Чину явления", но теперь это правили уже особливые следователи, и той, которому это дело досталось, не хотел меня слушать, чтобы арестовать зараз всех подозрительных людей. Так что я многих залучал сам и приводил их в виде дознания к "Чину явления истины", но один из тех злодiев еще пожаловался, и меня самого потребовали в суд!.. Как это вам кажется? Меня же обворовали, - у меня, благородного человека, кони покрадены, да и я же еще должен спешить поехать и оправдываться противо простого конокрада! Все було на сей грiшной земли, всякое беззаконие, но сего уже, кажется, никогда еще не було! А тут еще и ехать не с кем, и я, даже не отдохнув порядком, помчался на вольнонаемных жидовских лошадях балогулою, и собственно с тiм намерением, щобы там в городе себе и пару коней купить.