— Гоню тебя? — воскликнул отец. — Ты разве забыл, что тебе отпущено только три дня, чтобы покинуть пределы Астуриаса?

— Мне же хватит одного дня, чтобы добраться до границы! А если я поскачу к северу, к Кадарину, и того меньше. Правда, в той стороне как раз и расположен Эль-Халейн, который, как утверждает Мелисендра, теперь в руках Хастуров… Что ж, подамся в Хеллер — погляжу, не нуждается ли лорд Ардаис в мечах. Или, может, вы полагаете, что ваш дорогой брат пошлет за мной убийц, которым будет дано указание тайно прирезать меня? Так, что ли, отец?

Дом Рафаэль долго не отвечал, потом изрек:

— Искренне надеюсь, что до этого не дойдет. Дело в том, что и так есть кому заняться этим делом. Отомстить за Джереми или за принца — один из них вполне способен шепнуть хватким людям. Думаю, для кое-кого это наилучший выход из положения. Даже через семь лет твое возвращение может прийтись не по душе. Я должен все предусмотреть, сын мой. Я не желаю, чтобы меня поставили перед фактом твоей гибели.

— Я буду осторожен, отец, но я не собираюсь, словно побитый пес, крадучись пробираться к границе!

На какое-то мгновение его глаза встретились с глазами Мелисендры. Девушка покраснела и попыталась было отвести взгляд, но ничего не получилось. Бард по-прежнему вглядывался в ее лицо. Помнится, мастер Гарет предостерегал его насчет Миреллы — посмел устроить ему выволочку, словно мальчишке. Вот и Мелора раздразнила его, разожгла страсть, а потом сбежала. Он продолжал неотрывно глядеть на Мелисендру, пока по телу девушки не побежали судороги. Она густо покраснела и стремительно выскочила из комнаты.

Бард засмеялся и наклонился к Аларику:

— Ступай, там, в игрушках… Можешь выбрать лук и стрелы и еще что хочешь. Да все забирай. Мне они больше не понадобятся, зачем лежать попусту, когда я уеду. Пусть хотя бы мой брат в них поиграет. Ты пока разберись тут с ними, потом я расскажу, как должен вести себя заложник при дворе короля.

Позже, когда мальчик ушел — унес, придерживая обеими руками мячи, воланы, охотничьи луки и прочие игрушки, — Бард подошел к окну, улыбнулся от благостных предчувствий. Никуда она не денется, девица Мелисендра, сама придет. Вряд ли сможет противостоять чарам, которые он наложил на нее. Это только слово такое — наговор, а если по правде, то ей не устоять против него. Все эти чертовы женщины одинаковы — им только кажется, что они могут дразнить его, отказывать. Это только в те минуты, когда он способен дрогнуть, пожалеть их. Стоит ему взять себя в руки — и им не устоять. Бард усмехнулся, когда услышал на лестнице легкие шаги.

Она вошла медленно, робко, едва переставляя ноги.

— Мелисендра, — он повернулся к ней, — что вам угодно?

Она глядела на него широко раскрытыми глазами — с недоумением, испуганно.

— Я… Я сама не знаю. — Она задрожала. — Я решила… Мне показалось, что мне надо прийти.

Чуть скривив губы, он подошел к ней, прижал к себе и крепко поцеловал. Впился в ее губы — надолго, страстно. Услышал, как гулко бьется сердце.

Он должен был поступить так же с Карлиной. По крайней мере, стоило попытаться… Тогда бы ничего не случилось — они не смогли бы навредить ему. И принцесса бы не смогла уже слова против сказать. Ну и осел же он был! Почему он решил, что она сделана из другого теста, что и остальные женщины? Как он мучился — пусть бы и она отведала этих страданий. Он все еще желал Карлину — сам удивился, однако тяга была сильна. Даже неодолима… Может, потому, что она по закону принадлежала ему и вот все сорвалось. Это было поражение, а он не хотел испытывать горечь неудач. Это чувство было не для него. Для других — пожалуйста! Но не для него!.. Вот еще что — она была королевской дочерью, следовательно, неким символом, к которому сам, не сознавая этого, страстно тянулся. Он, недестро, женится на принцессе — это ли не честь, это ли не успех. И в этот момент король Одрин посмел разрушить сказку.

Его руки добрались до кружевных оборок, которыми было обшито нижнее белье Мелисендры. Она ему все позволяла, даже дыхание затаила — стояла не шевелясь, как вкопанная. Словно рогатый кролик под взглядом чудовищной птицы баньши. Потом судорожно вздохнула, когда его рука коснулась сосков. Слезы беззвучно покатились из глаз. Грудь у Мелисендры пышная — не то что у Карлины, едва распустившиеся бутоны. Какой нежный розовый поросеночек, мелькнуло у Барда, совсем как Мелора. И точно так же, как ее сестра, эта девица поддразнивала его, манила… Одним словом, насмехалась… Ну, на этот раз она не убежит! Он легко поднял ее, понес на кровать — сжал так, что Мелисендра не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Мысли тоже оказались под тяжким спудом… Она даже не сопротивлялась, когда он бросил ее на постель, содрал юбки. Просто беззвучно плакала — слезы были крупные, горьковато-соленые, собирались в уголках рта… Потом принялась что-то бессвязно шептать — сопротивляться, что ли, вздумала?.. Еще чего!.. Бард уже взгромоздился на нее. Она жалостно вскрикнула. Всего один раз…

Потом лежала молча, ее колотила дрожь, но она не плакала. Она просто не могла плакать. Ужас сковал ее. Дрожь жертвы вновь возбудила его. Только не надо сопротивляться, ты же не Карлина. Вот так, вот так, вот и будь паинькой!..

Он наконец сполз с нее — теперь лежал отдыхая, усталый и ликующий. Что теперь хныкать! Она так же хотела этого, как и он, и он щедро поделился с ней тем, что женщина жаждет больше всего на свете. Каждая из вас должна пройти через это, так что хнычьте, рыдайте, твердите одно и то же: «Не хочу, не хочу!..» Ну да, не хочешь! Так тебе и поверили. Неожиданно, с острым уколом, он вспомнил, как они сидели с Мелорой неподалеку от лагерного костра. Беседовали… Он не хотел тогда воспользоваться чарами, вот она и обвела его вокруг пальца. Что ж, сама потом пожалеет, что упустила такой удобный случай овладеть им. Женщины — они в душе хоть самую капельку, но шлюхи. Уж он-то знает, его не проведешь! Почему рожденные в благородных домах девицы должны отличаться от крестьянок? Вся разница, что цена у благородных более высокая. Шлюхи требуют оплаты монетами, а благородных надо занимать светскими беседами, ухаживанием, вежливой иносказательной демонстрацией своих мужских достоинств.

Наблюдение, возможно, верное, но какое-то… куцее. По крайней мере удовлетворения оно не принесло — наоборот, породило мрачное, тягучее предчувствие. Внезапно на него навалилась неодолимая, нестерпимая тоска. О чем он размышляет? О женщинах! Это в тот самый миг, когда ему необходимо спасаться бегством, когда ему семь лет не видеть дома. Самое время думать об этих самках, черт бы их всех побрал! Мелисендра по-прежнему лежала рядом и горько рыдала. Теперь она не стеснялась слез. Ну и черт с ней! С Карлиной все должно быть не так. Она же к нему всегда хорошо относилась, обещала полюбить когда-нибудь. А что, вполне возможно, ведь они же дружили с детства. Он ее и пальцем не тронет, даже прикоснуться без ее согласия не посмеет… Здесь, рядом, должна находиться Карлина. Зачем в тот вечер напился, позволил себе облапать ее? Хотел тем самым отомстить Мелоре? Ну что, отомстил? И эта, что лежит рядом… Мелисендра, так, кажется. Тоже месть сконфузившей его Мелоре. Не удалось на ней, поездил не сестре? Его сердце жег стыд, он сам себе на какое-то мгновение стал ненавистен. Что теперь скажет мастер Гарет? Мысль о нем тут же убила всякое раскаяние. Ничего, будет знать, что Бард мак Фиана не мальчишка, которому можно выговаривать — эту женщину не трожь и ту не трожь.

Однако сколько можно рыдать? Он протянул руку и погладил девушку:

— Мелора, не надо плакать.

Наступила тишина. Девушка повернулась к нему, в ее глазах сверкнули отчаяние и боль, лицо исказилось.

— Я не Мелора, — раздельно сказала она. — Если бы вы посмели так поступить с сестрой, она бы уничтожила вас с помощью своего ларана.

Конечно, усмехнулся про себя Бард. Мелора хотела меня, но по каким-то соображениям своими руками разрушила мост, возникший между ними. Да, Мелисендра была девственница, к сожалению, он не подумал об этом, а надо было бы подумать. Известно, что большая часть лерони обладает привилегией самим выбирать любовников. Он хотел, чтобы на ее месте была Мелора. Только эта рыжеволосая, все понимающая толстуха могла утолить его не только телесный, но и душевный голод. Мелисендра не более чем игрушка, покладистое тело. Радует только то, что — и это опять возбудило его — он все-таки взял ее по своей воле, не впадая в сомнения.