- Тс! - урядник поднял ладонь.
Поручик и сам почувствовал - что-то изменилось. Тишина с лопухами, солнцем и осами стала напряженной, как перед атакой в конном строю. Кто-то наблюдал за ними из-за пыльных стекол, и отнюдь не с добрыми помыслами. Слишком часто на них смотрели поверх ствола, чтобы они сейчас ошиблись.
- Ну, пошли, что ли? - сказал поручик и мимоходом коснулся рукоятки револьвера за поясом.
Платон принялся спутывать лошадей, и тут зазвучали шаги. Молодой человек в сером сюртуке вышел на крыльцо, спустился на две ступеньки, так что от поручика его отделяли еще четыре, и спросил довольно сухо, будто они были его назойливыми кредиторами:
- Чему обязан, господа?
"Недружелюбен он, - подумал поручик, - а в захолустье всегда, наоборот, рады любому случайному гостю. Ну, мизантроп, быть может, дело хозяйское..."
Он поднял было руку к козырьку, но спохватился, что фуражки на нем нет, и жест получился неуклюжим:
- Белавинского гусарского полка поручик Сабуров. Старший урядник Нежданов сопутствует. С кем имею честь, с хозяином сего имения?
- Господи, какое там имение... - одними уголками рта усмехнулся молодой человек. - Вынужден вас разочаровать, если вам необходим хозяин - он в отъезде, вы имеете дело с его гостем.
А ведь он не назвался, подумал поручик. Неужели только потому, что невежлив?
Они стояли, как истуканы, откровенно разглядывая друг друга, и наконец неприветливый гость, обладавший тем не менее манерами хозяина, нарушил неловкое и напряженное молчание:
- Господа, вам не кажется, что вы выглядите несколько странно? Простите великодушно, если...
- Ну, что вы, - сказал поручик Сабуров. - Под стать событиям и вид...
Словно турецкая граната ослепительно лопнула перед его глазами, и он заговорил громко, не в силах остановиться:
- Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, бороду бреет, в движениях быстр, может носить усы на военный манер...
Полностью отвечавший этому описанию молодой человек в сером оказался в самом деле куда как проворен - в его руке тускло блеснул металл, но еще быстрее мелькнул сверху вниз приклад винтовки "Бердана N_2", и револьвер покатился по ступенькам вниз, где поручик придавил его ногой. Платон насел на белокурого, сшиб его с ног и с большой сноровкой стал вязать поясом, приговаривая:
- Не вертись, ирод, янычар обратывали...
Поручик не встревал, видя, что подмоги не требуется. Он поднял револьвер - паршивенький "веблей-патент", - оглядел и спрятал в карман брюк. Декорации обозначились: палило солнце, звенели осы, на верхней ступеньке помещался связанный молодой человек, охраняемый урядником, а шестью ступеньками ниже - поручик Сабуров. Картина была самая дурацкая. Поручик вдруг подумал, что большую часть своей двадцатитрехлетней жизни он провел среди военных, а людей всех прочих сословий и состояний, вроде вот этого бешено зыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления не имеет, чем они живут, чего хотят, что любят и что ненавидят. Он представился себе собакой, не умеющей говорить ни по-кошачьи, ни по-лошадиному, - а пора-то вдруг настала такая, что все, живущие в доме, должны меж собой договориться...
- Нехорошо на гостей-то с револьвером. Гость, он от Бога, - сказал Платон связанному. - Нешто мы в Турции? Ваше благородие, ей-богу, о нем голубые речь и вели. За него вас тогда и приняли, царство ему небесное, ротмистру, умный был, а дурак...
- Да я уж сам вижу, - сказал поручик. - А вот что нам с ним делать, скажи на милость?
- А вы еще раздумываете, господа жандармы? - рассмеялся им в лицо пленник.
- Что-о? - навис над ним поручик Сабуров. - Военных балканской кампании принимаете за голубых крыс?
- Кончайте спектакль, поручик.
И хоть кол ему на голове теши - ничего не добились. Пленный упрямо считал их переодетыми тружениками третьего отделения. Потерявши всякое терпение, матерились и трясли у него перед носом своими бумагами - он ухмылялся и дразнился, попрекая бездарной игрой. Рассказывали все, как есть, про разгромленный постоялый двор, жуткий блин со щупальцами, нелепую и страшную кончину ротмистра Крестовского с нижними чинами отдельного корпуса - как об стенку горох, разве вот в глазах что-то зажигалось. Тупик. Как в горах - шагали-шагали и уперлись рылом в отвесные скалы, и вправо не повернуть, и слева не обойти, нужно возвращаться назад, а время идет, солнышко к закату клонится...
- Да в тую самую богородицу! - взревел Платон. - Будь это басурманский "язык", он бы у меня давно запел, как кот на крыше, а так - что с ним делать? Хоть ремни ему со спины режь - в нас не поверит!
Ясно было, что так оно и есть, - не поверит. Нету пополнения, выходит, и не будет, игра идет при прежнем раскладе с теми же ставками, где у них двойки против козырей... Помирать придется, вот что.
- Ладно, - сказал поручик, чуя страшную опустошенность. - Развязывай его, и тронемся. Время уходит. А еще образованный. Что стал? Выполняй приказ!
Развязали пленника и в молчании взгромоздились на коней. Поручик, отъехав, зашвырнул в лопухи "веблей" и не выдержал, крикнул с мальчишеской обидой:
- Подберешь потом, вояка! А еще нигилист, жандармов он гробит! Тут такая беда...
В горле у него булькнуло, он безнадежно махнул рукой и подхлестнул коня. Темно все было впереди, и умирать не хочется, и отступать нельзя никак, совесть заест; и он не сразу понял, что это ему кричат:
- Господа! Ну, будет! Вернитесь!
Быстрый в движениях нигилист поспешал за ними, смущенно жестикулируя обеими руками. Они враз повернули коней, но постарались особенно не суетиться - чтобы не выглядеть такими уж просителями.
- Приношу извинения, господа, - говорил быстро человек в сером сюртуке. - Обстоятельства жизни... Постоянно находиться в положении загнанного зверя...
- Сам себя, поди, в такое положение и загнал, - буркнул Платон. Неволил кто?
- Неволит Россия, господин казак, - сказал нигилист. - Вернее, Россия в неволе. Под игом увенчанного императорской короной тирана. Народ стонет...
- Это вы бросьте, барин, - хмуро сказал урядник. - Я присягу принимал. Император есть божий помазанник, потому и следует со всем почтением отзываться...