– Адам, ты можешь постоянно находится со мной на связи?

– Конечно, Майки. Хочешь пару свеженьких анекдотов расскажу?

– Не смеши, Фолз, – мимолетно улыбнулся Фапгер. – Знаешь, что странно? Перед тем, как всё вырубилось, нас как будто оглушило. Какой-то звук, он всё время усиливался, глаза начало резать, как огнем, уши заложило, у кого коронки были в зубах металлические или штифты – тех вообще скрутило по-черному.

– Может, помимо электромагнитного излучения, вас еще оглушили инфразвуком?

– Ни черта не знаю, Эйд, – устало потер ноющие виски Майкл, – может быть.

– Есть какие-то догадки, откуда это всё взялось?

– Точно знаю – это не волки. Чтобы вывести из строя всё, что у нас было, нужна была какая-то установка, а насколько я знаю, наши сейры с техникой не дружат.

– Это точно. Вы проверили местность в округе?

– В первые два дня прочесали весь лес в радиусе десяти километров. Мои парни, конечно, ничего конкретного не искали, помимо волков, но какую-нибудь постороннюю железяку они ни за что бы ни пропустили.

– Майк? – спросил Седжвик.

– Подожди, Эйд. Что, старик?

– Парни проверили всё, что было подключено к аккумуляторам. Сдохло всё, что находилось во включенном состоянии. Аккумуляторы – все по нулям, как будто их ведьмы высосали насухо. У нас есть несколько запасных ПНВ, но это комариный чих – их всего десять.

– Отдай их парням снаружи и два передай на крышу.

– Ладно.

– Как я сам уже понял, всё, что не было включено – нормально работает. Ты подключил проволоку?

– Да. Там пока всё нормально.

– Адам? – спросил Майкл. – Ты все слышал?

– Да, Майки. Ответь мне на самый важный вопрос – ты держал бластер во включенном состоянии?

– Слава богу, которому ты не веришь, Эйд, я даже его к аккумуляторам не подключал.

– Аккумуляторы для бластера не сгорели?

– Тоже – нет.

Радиоволны донесли облегченный вздох Адама. Майкл в это время настраивал передатчик, чтобы в случае нападения подать сигнал на радиомины, одновременно разговаривая с другом и одной рукой перелистывая брошюрку с набором активных частот, чтобы вспомнить, на какой частоте нужно передавать сигнал.

– Да не волнуйся ты там, Эйд, – сказал Майкл, – надеюсь, такая чертовщина не повторится и мы устроим нашим друзьям горячий прием.

Адам что-то ответил, но Майкл не расслышал его – яростный, сводящий с ума, вой донесся из леса. От этого воя многие вздрогнули, как от прикосновения ледяных мертвых рук. Вой сменился оглушающим рокотом, похожим на сход горной лавины, когда перемешано всё – снег, лед, камни, и вся эта масса, ревя, как тысяча паровозов, несется вниз по склону, сметая всё на своем пути. Майкл увидел, как на столе, как кузнечики, запрыгали рассыпанные в спешке патроны и почувствовал, как сотрясается земля под ногами…

Мы подошли к холму, на котором наверняка ждали нас люди, разделившись на две стаи. Первая стая была гораздо меньше второй, нашей основной целью была разведка. Воины, вошедшие во вторую стаю, стали загонщиками. Им предстояла трудная и опасная работа, таким делом никто и никогда из сейров не занимался. Сейры стали пастухами. На подходе к холму вторая стая окружила стадо мойли численностью в двести голов и погнала их к цели нашего нападения.

Легко сказать – «погнала»! Мойли – не олени, они гораздо сильнее любого лесного зверя, за исключением сейров. Мойли, особенно быки, знают толк в обороне, их рога, хоть и коротковатые, но от этого не менее смертоносные, способны проткнуть даже опытного, зазевавшегося всего на миг, охотника. В стаде быки обычно защищают коров и телят, они берут их в кольцо, а сами пресекают любые попытки разрезать стадо на отдельные разобщенные части. Даже преследовать мойли – нелегкое дело, для этого нужно располагать силами не менее двадцати охотников – это в том случае, если стадо небольшое.

Теперь же перед загонщиками стояла поистине кажущаяся неразрешимой задача – повести за собой стадо в двести голов, и не просто гнать, ожидая удобного случая, чтобы отрезать от основной массы стада слабых или больных мойли, а подвести их к нужному нам месту, не давая возможности быкам прорвать кольцо охотников.

У нас есть одна из черт характера, которая роднит нас с людьми – когда мы чего-то очень сильно захотим, мы этого добьемся. В этот раз загонщики тоже смогли добиться своего. В этом им помогла их численность и наша наши ментальные способности.

Загонщиков было много больше, чем мойли, они смогли подавить естественный рефлекс травоядных перед лицом хищников – защищаться или бежать.

Я отправился в путь с первой стаей, но я мог представить себе эту грандиозную по своим масштабам картину, как будто бы видел её своими глазами. Как наяву, я видел, как множество сейров неслышно окружают мирно пасущихся мойли, как кольцо серых предрассветных теней постепенно сужается вокруг стада. Я как будто бы слышал в своей голове неслышный шепот: «Подчинись, подчинись, подчинись», как будто шорох миллионов лапок лесных муравьев по сухим листьям, как монотонное падение дождевых капель в безветренную погоду, как шорох опускающихся на землю снежинок. Я видел, как первыми чуют опасность вожаки стада, как они озабоченно, но пока не испуганно осматриваются по сторонам, как срываются с места, но, пробежав несколько шагов, останавливаются. Уже слишком поздно: в их примитивный разум уже, подобно тысячам змей, вползают тысячи чужих мыслей и приказов – «подчинись, делай то, что приказано, у тебя нет воли, нет желаний, нет ничего, кроме наших голосов».

Они упрямы и примитивны, они мыслят не так, как мы, их желания и мысли – это мысли и желания животных: «есть, пить, спать, бежать, спасаться». Из-за этого их сознание трудно подавить, это подобно тому, как если бы родители заставили своего детеныша вместо мяса есть траву и жевать ветки, но из-за того, что сейров много, им удается сломить животную волю мойли.

Наверное, это было удивительное и немного пугающее зрелище – видеть, как хранящее молчание, чтобы не нарушить ментальный контакт, сейры медленно подходят вплотную к исполинам северных лесов, которые одним ударом копыта могут сломать позвоночник или раздробить череп неосторожного охотника. Видеть, как мойли, обычно сразу же старающиеся отогнать нас подальше от стада, почти никак не реагируют на то, что их исконные враги, которых они знают, как по запаху, так и по внешнему виду, стоят перед ними на расстоянии прыжка. Как стадо, лишенное сломленных загонщиками вожаков, послушно снимается с места, как быки идут впереди, наклонив огромные головы, шатаясь из стороны в сторону – так велико давление со стороны сейров. Всё происходит практически беззвучно, слышно только шумное, с присвистами и надрывными вздохами дыхание мойли…

Когда Полночный Ужас выполз из-под земли, подчиняясь воле малой луны, вторая стая находилась недалеко от холма, но достаточно далеко, чтобы колдовство древних не ударило по ним. Это, в какой-то мере спасло нас – загонщики не смогли бы контролировать мойли и животные, сами попавшие под влияние страшных колдовских чар, бежали бы напролом. Если бы это произошло – мы не досчитались бы многих.

Велор прокричал загонщикам и они направили стадо на холм. Теперь задача усложнялась многократно – все бегущие инстинктивно выбирают наиболее легкий путь. Заставить стадо бежать в гору можно было только одним путем: постоянно находиться рядом и направлять бег мойли до самого последнего момента, когда у стада уже не будет возможности отвернуть в сторону.

Сейры первой стаи расступились, дав проход загонщикам. Воины смогли построить быков так, чтобы они составили кольцо вокруг основной массы коров и телят для того, чтобы быки, своей массой тела и мощью не дали никому покинуть смертельную западню во время бега.

Стадо устремилось к холму…

Мерцающий рассеянный свет ракет, взлетающих над холмом, слепил наблюдателей, одевших приборы ночного видения. Снайперы, занявшие позиции на крыше и снявшие инфракрасные прицелы со своих винтовок, увидели, как просветы между деревьями, как будто зубцы расчески, выпустили наружу черный поток, показавшийся им сначала черной рекой, вышедшей из берегов. Эта «река» с огромной скоростью вылетела из леса и понеслась по направлению к Форту. В первые секунды никто не мог ничего понять: это примитивный человеческий инстинкт – замереть при опасности, не проронить ни звука, чтобы не расстаться с жизнью.