– Сам-то! – беззлобно огрызнулся Роджер, на мгновение его глаза из узеньких припухших щелочек стали большими. – Я могу хоть неделю не спать, – уверенно заявил он, но предательски зевнул и потер глаза, – черт, в глаза как будто кто песка насыпал.

Фред собрал свои вещи и вещи брата и вышел вслед за Роджером и Дэвидом.

– Джек, ты идешь? – донесся из коридора его усталый голос.

– Сейчас, только всё выключу, – отозвался Криди-младший.

Адам сидел перед монитором компьютера и смотрел, как гаснут лампы прожекторов, оставляя в темноте призрачно-гаснущее мертвенно-бледное свечение.

– Тебе плохо, Адам? – тихо спросил Джек.

– Нет, – поджав губы и покачав головой, как будто бы Джек мог видеть его лицо, ответил Фолз.

– Врешь, – убежденно сказал Джек, подходя к нему.

В голове Адама Фолза булькал в стакане коньяк.

– Врешь ты всё, Адам Фолз, – Джек Криди прижался лицом к его плечу и заплакал.

– Ты устал, Джеки, – усталые руки погладили мальчика по голове, тяжелые бессильные руки, – иди спать.

– Хорошо, – прошептал он в ответ, вытирая слезы.

Он остановился в двери и Адам услышал его прерывающийся голос:

– Потом ведь всё будет, как прежде?

– Да, Джеки, – тихо ответил Адам, – всё будет, как прежде.

Джек постоял немного, вздохнул и Адам услышал его звук его удаляющихся шагов.

Около грузовой платформы Джек столкнулся с кем-то в темноте.

– Ой, – сказал этот кто-то.

– Ты чего, Фредди?

– Забыл кое-что. Сейчас вернусь…

– Адам?

– Да, Фредди, – улыбнулся в темноту Адам Фолз.

«Сегодня все будут говорить со мной», подумал он, «а я буду всем врать, что всё будет хорошо. Ты самый большой враль на Лимбе, Фолз. Если бы ты был, как Пиннокио, твой нос вымахал бы уже метров на десять».

– Я хотел тебе кое-что сказать.

«Может быть, мне хоть сейчас дадут по морде», подумал Адам и сказал:

– Валяй.

– Я понимаю тебя, Адам, – рука Фреда Томпсона задрожала на плече Адама.

Фолз молчал, глядя в пустой экран так, как будто бы на нем были записаны скрижали Ветхого Завета.

– Что ты понимаешь, Фредди?

– Ты знаешь.

– Если ты о том, Фредди…

– Да, я об этом, Адам, – грустные мальчишеские глаза заглянули в пустые безжизненные глаза старика, – теперь я знаю, каково это, как больно и страшно. Теперь я знаю это и знаю, как больно тебе.

– Мне совсем не больно.

– Мне очень жаль, Адам. Мне взаправду очень жаль.

– Мне тоже, Фредди.

– Я хочу, чтобы ты знал, что ты – не одинок. Пусть я не солдат, пусть ты был моим командиром только неделю, но я понял тебя и хочу, чтобы ты знал – у меня нет к тебе ненависти. Ты всегда останешься для меня тем же Адамом, что и прежде.

– Теперь ты знаешь…

– Да.

Адам слышит, как Фредди останавливается в дверях:

– Еще раз – спасибо за Роджа.

– Да, – шепчет Адам, чтобы хоть что-нибудь сказать, хотя слова сейчас не так уж и важны.

Эхо удаляющихся шагов затихает вдали и сворачивает за угол.

«Надеюсь, Роджер не вернется, чтобы сказать мне пару слов», усмехается Адам про себя. Он, улыбаясь в темноту, выключает оставшиеся работать компьютеры и последним покидает комнату контроля…

На Лимбе – ночь. «Беспилотчики» спят, но сон их беспокоен. Все они видят во сне всё, что происходило с ними в последние дни, все, кроме Роджера. Он самый счастливый из всех – он спит и ему снится безоблачное небо. Роджер летит в небе, парит, как птица, его поднимает вверх мощный поток восходящего воздуха. Руки Роджера – уже не руки, а крылья, покрытые белыми перьями. Его тело, хрупкое тело птицы, обдувает ветер, глаза широко раскрыты навстречу ветру. Он поднимается всё выше и выше, земля внизу превращается в лоскутное одеяло. Он видит во сне синее море, отделившее землю от неба колеблющейся призрачной чертой горизонта. Он летит туда, откуда поднимается солнце…

Другим не так везет, как Роджеру. Его старший брат снова сидит за своим столом, его налитые свинцовой усталостью руки по-прежнему сжимают ручку управления. Он снова ведет дирижабль, снова нажимает кнопку сброса – и в ту же секунду он оказывается на земле, в окружении спящих деревьев. Он видит темные силуэты, неподвижно лежащие на земле, он слышит негромкое дыхание спящих волков, не подозревающих о нависшей над ними в небе угрозе. Он набирает побольше воздуха в грудь, чтобы закричать, предупредить, спасти, но тщетно – ослепительная вспышка бьет по глазам и раскаленный воздух вышибает весь воздух из легких. Фред поднимает свои руки и его глаза видят страшную картину – его руки горят, пальцы обугливаются, пламя жадно, как голодный волк, пожирает его плоть. Потом как будто кто-то страшный одним сильным рывком выдергивает землю у него из-под ног.

Фред Томпсон вздрагивает и стонет во сне, но, благодарение хоть какому-нибудь богу, не просыпается. Кто-то неведомый проявляет жалость и весь следующий остаток ночи Фред спит без снов, так же, как спят после боя усталые солдаты.

Дэвида Варшавского во сне посещает его покойная мать. Она строго смотрит на сына и Дэвиду снится, что ему – тринадцать или четырнадцать лет, столько же, сколько Роджеру или Фреду. Дэвиду знает, что он сделал что-то страшное и неправильное, он не знает, что именно и от этого ему становится очень страшно. Лицо мамы искажается, как от боли, её глаза наполняются слезами. «Не для этого я растила тебя, Дэви, нет, не для этого», плача, говорит она. «Для чего „этого“, мама? Для чего?», шепчет маленький мальчик в застиранных джинсах. «Что же ты натворил, Дэви, что же ты натворил?», её слезы, обжигают, как кипящее масло. «Что я натворил, что?» – кричит Дэвид, но мама не отвечает. Ее фигурка с поникшими бессильными плечами исчезает в молочно-белом тумане, оставляя меркнущее фосфоресцирующее сияние. Темнота сгущается вокруг мальчика, беспросветная мгла, густая, как мазут.

Дэвиду Варшавскому становится страшно, он плачет, его слезы текут по щекам. Он плачет, но не просыпается.

Джеку Криди снится, что он запускает воздушного змея. Вокруг – осень, с деревьев облетает листва, ярко-красные и масляно-желтые листья кружатся над землей, увлеченные миниатюрными смерчами. Красиво, как будто стая фениксов из волшебной сказки роняет над землей свое божественно прекрасное оперение. Ветер сильный, Джек видит, как низко сгибаются верхушки деревьев, слышит угрожающий гул, но ему нужен сильный ветер. Джек отпускает из рук рвущийся бумажный парус и хрупкий белый прямоугольник повисает в воздухе. Нитка, к которой прикреплен змей, со свистом начинает разматываться и змей взлетает в небо. Джек чувствует радость, как вкус пьянящего вина на языке, восторг переполняет его, как углекислый газ пытается вырваться наружу из плотно закупоренной бутылки шампанского. С земли змей кажется Джеку не больше почтовой марки.

Джек чувствует себя повелителем ветров, погонщиком облаков, его змей – уже не змей, а волшебный скипетр в руке чародея. Этому скипетру послушны ураганы и бури, ветра и тропические циклоны, если Джек захочет, то сможет притянут небо к земле одним движением пальца – змей-скипетр поможет ему в этом.

Но вдруг что-то происходит. Погода меняется в мгновение ока – небо заволакивает низкими облаками, откуда ни возьмись над головой появляются черные грозовые тучи. Джек видит крохотные метелочки молний, которыми обмениваются тучи между собой, и ему становится страшно. Ветер пригибает деревья к земле, пытается согнуть и Джека, но пока безуспешно. Пока…

Джек начинает сворачивать нитку. Он торопится, катушка в его руках прыгает, как лягушка, его всегда такие ловкие пальцы не могут ухватить нитку. Он ловит эту упрямую нить обеими руками. Тучи надвигаются всё ближе.

– Есть! – кричит Джек в это суровое небо.

– Есть! – кричит он в лицо буре, назло этому бешеному ветру, насмехаясь над кланяющимися до самой земли деревьями.

И вдруг нитка, подобно змее, оживает в его руках. Извиваясь и змеясь, она опутывает его руки, как удав обвивает свою жертву в смертельных объятиях, как паук обвивает запутавшуюся в его паутине муху, так и нить набрасывается на Джека. Спустя мгновение уже не Джек – повелитель змея. Теперь змей – хозяин Джека.