Ш е б а л и н. Может быть, вы посвятите нас?
З о л о т а р е в. Я ничего не знаю. Я чувствую.
Ш е б а л и н. Ага! Вам, вероятно, подсказывает шестое чувство?
Р ы д у н. Я так и знал! Шестое чувство! В прежнее время младшие офицеры обходились пятью чувствами, из коих на первом месте были верноподданнические, и русская армия не знала нынешней распущенности. Я вам говорил, чтобы вы не читали чепухи! Я хочу, чтобы вы меня поняли, прапорщик. У меня довольно неприятностей от командования.
Ш е б а л и н (берет депешу). Разрешите прочесть?
Р ы д у н. Читайте. У меня голова идет кругом от этого вздора.
Ш е б а л и н (читает). "Ставлю на вид невысылку донесений политических настроениях вверенной части мероприятиях пресечению...".
Р ы д у н. Вы слышали? Нужно родиться немцем, чтобы писать подобную ахинею. Я тридцать лет служу в армии и утверждаю, что у русского солдата нет и не может быть политических настроений. У меня, благодарение богу, не женские курсы! Читайте.
Ш е б а л и н (читает). "Примите экстренные меры выявлению действующих антиправительственных сил зепете преступной пропаганды точка Предупреждаю случае политических эксцессов отзыве зепете расформировании части предании суду...".
Р ы д у н. Ну, этого я не просил вас читать! (Забирает депешу.) "...Подлинное подписал командир второго железнодорожного батальона подполковник фон Ранк". (Шебалину.) Вы хотели знать, какие задачи перед вами ставит командование? Так вот-с!
Ш е б а л и н (медленно). На мой взгляд, в этом вздоре есть здравый смысл, Евграф Антонович.
Р ы д у н. А кто сказал, что это вздор? Это воинский приказ! Я прошу присутствующих не забывать этого. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Я хочу, чтобы меня поняли!
Ш е б а л и н. Я с вами совершенно согласен.
Т и ц (немного придя в себя). Он... Он... социалист! (Грозит пальцем и опять валится.)
Р ы д у н. Фу! Скоро эти социалисты начнут мне сниться по ночам.
Ш е б а л и н. Солдат не рождается с кокардой на лбу. В роте очень опасный состав. Много сброда, мещан, мастеровых... Я не поручился бы за некоторых.
З о л о т а р е в (мстительно). Например, за юную особу на телеграфе... Впрочем, она как будто облечена вашим высоким доверием?
Ш е б а л и н. Вы не правы. Я бы, скорее, назвал правой вашу щеку, столь недавно пылавшую огнем после одной попытки склонить эту особу к интимности.
Хохот.
Хотя это, вероятно, сплетни?
З о л о т а р е в. Георгий Николаевич!
Ш е б а л и н. Простите, я забыл, что вы не цените моих каламбуров.
Р ы д у н. Да перестаньте вы!
Ш е б а л и н (вызывающе). Во всяком случае, я ручаюсь за ее преданность мне. В таком захолустье - это клад. Старик, видно, держит ее в строгости. Но мы уже целовались.
З о л о т а р е в (свирепо). Меня это не интересует!
Ш е б а л и н (дразнит). Целуется - как бес!
Р ы д у н. Да перестаньте вы!!
Зал третьего класса. Идет пар от огромного железного
чайника, вокруг которого греются солдаты, беседуя,
прихлебывая горячий чай. Некоторые лежат, прикорнув
на нарах. Кто-то шьет, другой пишет письмо. Песня.
Поют вполголоса, в сопровождении двух балалаек и
домры. Василий - в центре кружка. Он запевает.
Протяжно и меланхолично звучит песня:
"Ты не плачь, моя красавица,
Расстаемся мы всего на десять лет.
Проводи солдата до околицы,
Помаши ему платочком вслед".
И в разрыв с горечью и иронией песни вспыхивает
издевательски бодрый, по-солдатски лихой припев:
"Проводи солдата до околицы,
Помаши ему платочком вслед".
"Не тумань слезой ты глазки карие,
Перестань по милому тужить.
Хорошо на службе государевой,
Хорошо у нас в полку служить.
Хорошо на службе государевой,
Хорошо у нас в полку служить.
А вернется милый, весь израненный,
Ты не плачь, глядя на костыли.
Зато грудь увешана медалями,
И в ефрейторы его произвели.
Зато грудь увешана медалями,
И в ефрейторы его произвели.
А коль милый вовсе не воротится,
Не горюй - тебе, вдова, почет,
Значит, он за подвиги геройские
Похоронен за казенный счет".
С а ф о н о в. Шш!.. Тихо!..
Солдаты замерли. В дверях офицерского зала появился
Золотарев. Молча оглядел неподвижных людей хмурым
взглядом, вполголоса отдал подскочившему рябому
ефрейтору короткое приказание, повернулся и ушел.
Солдаты вышли из оцепенения.
В а с и л и й (тихо). Гриб поганый! Что он?
Р я б о й. Музыку отставить.
В а с и л и й. Вот оно что!
Р я б о й (помолчав). А песню ты эту брось...
В а с и л и й. Разве нехороша?
Р я б о й. Не то что нехороша, а брось. Позабудь. Есть в ней это... словом, недозволенный дух. Понятно тебе?
В а с и л и й. Не пойму. Это какой же такой дух?
Р я б о й. Ты насмешки не строй. Я тебя жалею, потому что ты отроду дурной. Нарвешься - за тебя всем отвечать. Я по доброте характера молчу. А спросят - я скажу. Хоть серчай, хоть нет. Мне не расчет за тебя пропадать.
В а с и л и й. По доброте! Все мы добрые, пока шкура в целости. А я вот злой.
С а ф о н о в. На кого же?
Р я б о й. Сам на себя.
В а с и л и й. И верно, больше на себя. Что я за человек? Была душа человечья, да и ту где-то обронил. Трусом стал, хуже бабы!
С а ф о н о в. Хо! Сказал! И давно ли?
В а с и л и й. Сам не пойму. Сколь я себя помню, у нас в слободе отчаяннее меня человека не было. Кто в Заречье Ваську Барыкина не знал? Что малолетком был - мальчишками коноводил, что в мастерской... Образования у меня нет, но мысль у меня была просторная. Страху я даже вовсе не понимал. Семейства у меня нет и не было. Капиталу тоже. Трястись, стало быть, не над чем. Здоровьем я и посейчас крепок. Голова да руки - вот и все хозяйство. Жил на ломаный грош, да никому не кланялся - гордость имел. И несправедливости никакой не терпел, хоть и били меня за это. Я так понимал лучше сдохнуть, чем жить холуем. Цена мне семь с полтиной в месяц, а душа у меня не продажная...
Р я б о й. Молодой! А били - мало.
С а ф о н о в. Хлебом не корми - дай ему поговорить. И говоришь-то глупо. Первее русского солдата на свете нет, его не купишь! Русский солдат Альпы-горы прошел, семь столиц ему покорились...