С этого боевого задания не вернулись штурмовик и истребитель, пилотируемый Владимиром Залевским. Три дня по летному обычаю никто не садился на его место за столом.

Наша группа во главе с Георгием Новиковым прикрывала наземные войска в районах Пушкина и Пулково. Места мне были знакомы еще с детства и по довоенной службе. Вот парк на окраине Пушкина, вот Пулково с его знаменитой обсерваторией, куда мы не раз ходили на экскурсию. Ее белый купол обычно поблескивал на солнце, возвышаясь над огромными елями и соснами. Вдруг внизу я увидел страшный взрыв. Над Пулковской обсерваторией поднялись языки пламени, все вокруг окуталось густым черным дымом. Прямое попадание тяжелого артиллерийского снаряда. Фашисты не щадили ничего: ни материальных, ни научных ценностей, ни жизни их создателей и творцов.

Неяркое осеннее солнце только к полудню появилось из-за плотного слоя облаков. Плавский, Мамыкин и я дежурили в кабинах. По тревоге звено поднялось с аэродрома и взяло курс на Кронштадт.

Высота три с половиной тысячи метров. Под нами плывут белоснежные облака. В разрывах-окнах хорошо видны суровые, свинцового цвета воды Финского залива. На подходе к острову Котлин крутится десятка два вражеских истребителей. Чтобы не привлекать их внимания, мы нырнули в одно из окон и оказались под облаками. Нашему взору открылась страшная картина: несметное число Ю-87, "Хейнкель-111" и еще каких-то машин, похожих на наши ТБ-3, буквально заклевали большой корабль, стоящий на малом рейде.

Казалось, вода кипит от бесчисленных разрывов бомб, а в небе образовалась сизая облачность от стрельбы зенитных орудий - корабль отбивался всеми огневыми средствами. Снаряды летели также с берега и с малых судов. Кругом был сущий ад.

Мы врезались в гущу вражеских самолетов. Но что такое три маленьких лобастых истребителя против целой армады бомбардировщиков? По-моему, фашисты даже не заметили нас. Воспользовавшись неразберихой в воздухе, я выбрал для атаки одну из неприятельских машин. За Плавского не беспокоился: это обстрелянный, инициативный летчик. Тревожился за Германа Мамыкина. Он еще не имел достаточного опыта, не свыкся с боевой обстановкой.

Вот почему, атакуя "юнкерc", я вынужден был все время следить за Мамыкиным: оторвется - и его тут же срежут. Но Герман, кажется, проявлял благоразумие, шел рядом. Заметив опасность, с борта бомбардировщика открыли по нам свирепый огонь. Пришлось маневрировать. А Плавский тем временем строчил по другому бомбовозу. Левый мотор тяжелой машины уже начало лизать жадное пламя.

Со второго захода мне удалось убить воздушного стрелка, и огонь с верхней задней полусферы прекратился. "Теперь можно подойти поближе", - решил я и тут же порадовался за Плавского: его противник дымной головешкой падал в воду.

Крылья "юнкерса" вышли за пределы кольца моего прицела. Дистанция метров четыреста. Пора! И я нажал на гашетку эрэсов. Залп был настолько сильным, что самолет как бы подскочил вверх, а желто-серая махина бомбардировщика переломилась надвое, и из его чрева посыпались парашютисты.

"А где же Мамыкин?" - хватился я своего ведомого. Германа рядом не было. Его машина кувыркалась внизу. Вместе с Плавским я кинулся к незадачливому ведомому. От падающего И-16 отделился комочек. Значит, жив Мамыкин! Вот он рванул кольцо парашюта и начал медленно опускаться. Мы сопровождали его до тех пор, пока он не плюхнулся в воду в километре от берега. Его и еще каких-то пятерых парашютистов подобрал наш катер.

Мы взмыли вверх, чтобы продолжить схватку с бомбардировщиками, однако их уже не было над кораблем. Меж облаков шныряли "мессершмитты", но они не представляли опасности для большого судна, и мы возвратились домой.

Мамыкин не появился в полку ни на второй, ни на. третий день.

- Вы точно видели, что его подобрал катер? - который уже раз спрашивал нас майор Радченко.

- Точно.

- Где же он? Как в воду канул.

На четвертые сутки летчики, стоявшие возле КП, увидели, как по аэродрому неуверенно рулит связной самолет. Из второй кабины пассажир что-то кричал летчику и махал рукой в направлении командного пункта. Самолет остановился, и пассажир в морской форме, ловко выпрыгнув на землю, поблагодарил летчика и попрощался с ним.

- Наверное, пакет из штаба или политотдела, - предположил капитан Жуйков.

- Пакет? Ха-ха-ха,-рассмеялся Николай Савченков. - Да ведь это Герка! Напялил бушлат, тельняшку и брюки клеш, а походку сменить забыл, бедолага.

Действительно, это был Мамыкин. После шумного приветствия его попросили рассказать о своих приключениях.

- Все чинно-благородно, - начал Герман. - Ударила, значит, зенитка и продырявила левую плоскость. "Ишачок" мой в штопор. Попытался вывести - не удалось. Пришлось выброситься с парашютом. Если бы не Кузнецов с Плавским, пожалуй, немцы расстреляли бы в воздухе... Приводнился, и морячки выловили меня. "Там пятеро фашистов бултыхаются", - подсказал я им и тут же пожалел: боцман дал такую затрещину - едва на ногах устоял.

Летчики засмеялись:

- За фрица приняли?

- А то как же, - продолжал Мамыкин, - за живой трофей, разговаривающий по-русски. А когда Кузнецов и Плавский прошли над кораблем и помахали крыльями, я радостно крикнул: "Наши!" Боцман еще раз влепил. "Вон ваши", показал он на "мессеров".

Ребят корчило от смеха. Герман до сих пор был еще недостаточно опытным летчиком, но рассказчиком оказался неплохим.

- Ну, так вот, сняли с меня сапоги, вылили из них воду и поставили в сторонку. "Больше не пригодятся", - говорят. Так вместе с немцами и привезли на берег. "Вот этот шкет, - сказал боцман переводчику и посмотрел на меня, за русского себя выдает. Я слегка врезал ему - прикусил язык". Зло меня взяло. Что за манера, говорю, у боцмана? Своего отвалтузил, а тех пятерых и пальцем не тронул. "Слышите? - просиял боцман. - Опять в свояки напрашивается. Разрешите добавить ему на прощанье, авось по-своему залопочет". Спасибо переводчику - не разрешил. Даже немцы и те улыбались: "Эр ист руссе..." - Под общий смех Мамыкин закончил рассказ: - Допросили меня, разобрались, накормили, напоили и облачили в свою форму. На память. Хороший народ моряки!

Подул холодный северный ветер. Небо стало свинцовым, серым. По земле покатились желтые листья.

- Будет дождь, - сказал инженер полка Кушнир.- Надо зачехлить самолеты, на которых нет дежурства.

Вскоре и в самом деле упали первые капли, а когда начало смеркаться, хлынул страшный ливень. Дождь лил всю ночь. Утром тоже не перестал.

Погода была нелетная, и комиссар Резницкий разрешил мне навестить родителей в Ленинграде, а Георгию Новикову съездить в Горелово, где он служил до войны.

Попутная машина подбросила нас до Выборгской. Потом мы разошлись в разные стороны. На другой день я узнал, что Новикову не удалось добраться до Горелово: на подступах к нему шли бои. А мне посчастливилось побывать в городе. Впрочем, счастье это было горьким.

Я шел по знакомым, теперь обезлюдевшим улицам. Кругом завалы, баррикады. Окна домов перекрещены бумажными полосками. Кое-где виднеются разрушения, следы пожара. На мосту через Черную речку повстречалась пожилая женщина. Мы поздоровались.

- Как там на фронте, сынок?

Коротко рассказал, стараясь представить все как можно оптимистичнее. Но женщина знала, что я многого недоговариваю, и грустно смотрела на меня.

- А я вот хлебушек несу. В очереди стояла. - И она показала бережно завернутый кусочек ржанца. - Пойдем ко мне, сынок, я недалеко живу. Самоварчик поставим, попьем чайку. Сахарок у меня есть. Пойдем?

- Родители тут у меня, давно не видел,- отказался я от радушного приглашения.

- А-а. Это хорошо. Отца с матерью надо навестить. То-то радости будет! Ну счастливо тебе, сынок. А я-то своего уж не дождусь. - И женщина заплакала.

Дома я не застал никого. Родители, как и все соседи, давно переселились в землянку: бомбардировки и артиллерийские обстрелы не давали жить людям спокойно. Отец и мать бодрились, но я видел, что эта показная бодрость дается им нелегко. У них почти не было продуктов...