- А теперь прошу к столу; - пригласил летчиков командир полка. - Такие телеграммы получаем не каждый день.

- Если точнее, то впервые, - поправил его батальонный комиссар.

На столе было пиво, вкус которого мы уже позабыли, и нехитрая закуска. Майор подробно расспрашивал ребят о воздушном бое, улыбался, что с ним редко случалось, ронял одобрительные реплики.

Закончился обед, и Резницкий пригласил нас на встречу с делегацией старых путиловцев.

- Кузнецову это будет особенно приятно, - сказал он. - Сам здесь работал когда-то на заводе.

Мы познакомились с рабочими. Это были ветераны производства, участники трех революций, заслуженные люди. В трудное для города время они снова пришли к станкам.

- Спасибо, сынки! С такими героями, как вы, устоим перед любым супостатом, - благодарили нас рабочие.

Во время нашей беседы прозвучала команда "На взлет!".

- Счастливо! Я подожду тебя, сынок, - обратился один из гостей к Петру Олимпиеву.

Он снял фуражку с белой как снег головы и долго махал ею.

Но Петр не вернулся с боевого задания. Он погиб во время штурмовки вражеских войск в районе Ижоры.

Василий Жигалов, летавший вместе с Олимпиевым, рассказал о его гибели:

- Наша группа сделала два захода по немцам. Лютовал зенитный огонь, но мы должны были еще раз атаковать противника. Во время пикирования, когда до земли оставалось метров триста, самолет Петра взорвался от прямого попадания снаряда и сгорел...

Василий умолк, провел рукой по лицу. Мы сняли шлемы и после минутного молчания поклялись жестоко отомстить за смерть павшего боевого товарища. Старые рабочие плакали, не скрывая слез.

Так у меня и Николая Савченкова не стало еще одного друга. Самого близкого.

А спустя несколько дней новое горе - погиб Вячеслав Жигулин, высокий, стройный шатен с черными, как смородина, глазами. Он ходил на боевое задание в составе нашей группы.

Прикрывая наземные войска, мы заметили фашистский самолет-разведчик. Новиков начал преследовать "раму". Но в это время в воздухе появились еще четыре машины и кинулись на звено Георгия. Я открыл заградительный огонь по первой паре, однако второй паре удалось проскользнуть. Георгий как-то изловчился и длинной очередью сбил один "мессершмитт", а второй "мессер" с ходу атаковал левого ведомого Новикова, который не успел развернуться.

Это была машина Вячеслава Жигулина. Фашисту удалось подбить самолет, и он стал падать, делая одну петлю за другой. По-видимому, летчик был мертв. Краснозвездная зелено-голубая машина вошла в крутое пикирование, и... Славы нашего не стало.

В эти дни у нас в полку работал замечательный советский художник Яр-Кравченко. С раннего утра и до позднего вечера он был на самолетных стоянках, на взлетно-посадочной полосе, заглядывал на командный пункт, в землянки, общежитие летчиков и рисовал, неустанно рисовал.

С ним подружился Вадим Лойко. Забегая несколько вперед, скажу, что, вероятно, под влиянием Яр-Кравченко сразу же после войны Вадим Борисович уволился в запас и целиком посвятил себя живописи.

Яр-Кравченко отказывался от всяких привилегий. Жил в землянке на аэродроме, питался тем же, чем и мы, - нередко одними сухарями. Он делил с нами горечь неудач и радость побед. Может быть, поэтому его работы были так выразительны и реалистичны.

Когда художник закончил в боевых полках серию авиационных рисунков и портретов, журналист М. Жестев в одной из ленинградских газет написал о нем теплую корреспонденцию, которую я храню до сих пор. Жестев писал:

"Славой овеяны имена наших летчиков-истребителей, они любимы народом, и эта любовь привела художника Яр-Кравченко к народным героям. Мастерской рукой портретиста он создал фронтовой альбом. Когда рассматриваешь этот альбом, каждый штрих приобретает необыкновенное значение. Тут нет сражений в воздухе. Героизм летчиков дан через портрет. Вы чувствуете его во взгляде глаз, повороте головы, в каждой черточке лица...

Война жестока, враг злобен, и каждый день истребители встречаются лицом к лицу со смертью. Но ясны их глаза, небо полно солнечных бликов, и от портретов веет мужеством и верой в правоту своего дела. Это внутренний мир советского летчика. В нем его сила и непобедимость...

Мы перелистываем альбом. Вот Герой Советского Союза младший лейтенант Харитонов. Он сидит в кабине. Художник зарисовал его волевое лицо перед вылетом в бой. Вот стоят на аэродроме Кузнецов, Грачев, Плавский. Эти три крылатых богатыря сбили в воздушных боях сорок восемь немецких самолетов. Вот мастер штурмовки капитан Горохов, вот летчики-ночники Апполонин, Мациевич, Григорьев - люди зоркого взгляда, бесстрашно идущие за врагом по следу зенитных разрывов. И вот летчик Мурга. Под портретом лаконичные строки: "В воздушных боях он уничтожил одиннадцать фашистских самолетов..."

Альбом издан редакцией газеты "Атака". Сделан на фронте, о фронте и быстро, по-фронтовому. Вы перелистываете его от начала до конца, от первого до последнего портрета, и вам не хочется расставаться с близкими и дорогими вам людьми. Их бодрость, мужество и отвага заставляют усиленно биться ваше сердце. Вас глубоко волнует образ героя летчика, славного защитника города Ленина. Он многолик, этот образ, он в сердце каждого советского патриота".

Глава пятая. Суровая осень

Шел дождь. По стеклам ползли мутные холодные капли. Казалось, сама природа оплакивает смерть Василия Нечаева, разбившегося во время перегона новых самолетов из глубокого тыла на фронт.

В школе, забитой нарами и солдатскими кроватями, стояла угрюмая тишина. Мы молча смотрели на огонь в печурке - там потрескивали сосновые поленья, иногда бросали взгляд на портрет Василия, который заканчивал Вадим Лойко. Некоторые склонились над письмами, обдумывая, что бы утешительного сообщить домой. Даже заядлые "козлятники" и те не стучали костяшками домино.

Чтобы как-то развеять тоску, комиссар начал что-то говорить о партизанах Ленинградской области. Сначала ему внимало человека два-три, потом стали слушать все.

- А у станции Торопшино, - продолжал Резницкий, - партизанский отряд организовал крушение бронированной дрезины, на которой ехали в Псков гитлеровцы. Убито пять офицеров и четыре солдата. Фашисты подняли тревогу и к месту крушения послали конный разъезд. Из семи кавалеристов партизаны ухлопали шестерых, один едва ноги унес.

Кто-то спросил:

- Фамилию командира не помните?

- Я бы запомнил, - ответил батальонный комиссар, - если бы партизанских вожаков называли. Конспирация, брат. Написано "товарищ Н." - и будь доволен... Да, и в тот же день отряд товарища Н. у станции Струги Красные подкараулил немецкую автоколонну. Семи грузовиков с патронами и цистерны с горючим для танков не досчитались оккупанты.

- Так им и надо, гадам, - подал голос Николай Савченков. - Это не солдаты, а бандиты - что на земле, что в воздухе. Я на днях прочитал заметку, от которой до сих пор как-то не по себе...

- Какую заметку? - поднял голову Лойко.

- Обыкновенную, о зверствах немцев. Семь бомбардировщиков налетели на деревню Горки, Любницкого сельсовета. Начали бомбить. - Савченков горько усмехнулся. - Тоже, нашли военный объект... Загорелись хаты. Первыми выскочили дети, за ними женщины. И что же? Гитлеровцы начали расстреливать их с бреющего полета. На самолетах гоняются за детьми и женщинами...

Школа загудела негодованием. Николай Косаренко стукнул кулаком:

- Нет, мало мы бьем эту фашистскую сволочь. Мало! - Снова грохнул по столу так, что подпрыгнула гильза от снаряда, в которой лучился огонек.

Кому-кому, а Николаю, кажется, нельзя пожаловаться на то, что он мало уничтожил гитлеровцев. Только недавно о нем сообщало Советское информбюро: в одном бою сбил сразу два вражеских самолета - один расстрелял, второй таранил. Да и не только о нем говорилось по радио - о Жуйкове тоже, о Плавском, которые 16 сентября уничтожили по два стервятника, о многих других наших знакомых ребятах.