Разделка туш не произвела на меня такого сильного впечатления, как убой. Эти свиньи, они были такие живые, а потом - совершенно мертвые, а человек в хлюпающем, липком и душном коридоре, казалось, не обращал на это никакого внимания. Едва кровь очередной свиньи переставала пениться на полу, как следующая и еще четыре подруги вскрикивали в последний раз и умолкали навек. Однако свинья - всего лишь нечистое животное, проклятое Пророком.

Мне довелось сделать еще одно любопытное открытие, когда я наблюдал за убоем крупного рогатого скота. Там все было крупнее и не раздавалось тревожных звуков, но я учуял запах соленого кровяного ручья прежде, чем моя нога ступила под своды фабрики. Быки и коровы попадали туда иначе, чем свиньи. Они выходили словно из ущелья на широкий двор. Сотни рыжих, крупных, упитанных животных. В самом центре двора стоял рыжий техасский бычок с недоуздком на своей буйной голове. Никто не управлял им. Он как бы ковырял в зубах и насвистывал в собственном хлеву, когда прибывал скот. Как только первое животное, озираясь с опаской, появлялось из виадука, этот рыжий дьявол словно закладывал руки в карманы и, ссутулившись, без всякого понукания шел навстречу. Затем он мычал нечто по поводу того, что он постоянно назначенный гид этого заведения и охотно проведет экскурсию. Они были деревенскими жителями, но умели вести себя прилично. Итак, сотня сильных терпеливых созданий следовала за Иудой, и на их физиономиях было написано немое удивление. Я видел, как впереди всех колыхалась его спина, когда животные поднимались побеленным известкой наклонным коридором, куда мне запретили пройти. Закрывалась дверь, и через минуту Иуда появлялся снова и с видом добродетельного тяглового бычка занимал свое место в загоне. Кто-то рассмеялся, но я не слышал, чтобы какие-либо звуки доносились из здания, куда скрылся скот. Только Иуда злорадно жевал свою жвачку, и я догадался, что случилось несчастье. Обежав фронтальную часть здания, я вошел внутрь и застыл от отвращения.

Кто подсчитывал количество предрассудков, которые мы впитываем порами кожи от окружающих? Но не сам спектакль произвел на меня впечатление. Я чуть было не произнес вслух первое, что пришло мне в голову: "Ведь они убивают священных животных!" Это было подобно шоку. Свиньи - не в счет, но крупный рогатый скот - братья Кау, священной Кау, - совсем другое дело. В следующий раз, когда какой-нибудь член парламента скажет мне, что Индия либо "султанизирует", либо "браминизирует" человека, я поверю ему только наполовину. Неприятно наблюдать, как убивают коров, когда в течение нескольких лет мысль об этом могла вызвать только смех. Мне не удалось по-настоящему рассмотреть, что происходило сначала, потому что стойла, где они лежали, были отделены от меня пятьюдесятью непроходимыми футами мясников и подвешенных туш. Все, что мне известно, - в нужный момент люди распахивают двери стойла, где уже лежат два оглушенных и тяжело дышащих бычка. Этих убивали резаком, приподняв стропом и перерезая горло. Двое рабочих сдирали шкуру, кто-то отделял голову, и через полминуты рельс, проходящий над головами, уносил обе половинки туши по назначению. В помещении, где производили эту операцию, было довольно шумно, но со стороны ожидавших животных, невидимых по другую сторону загона, не исходило ни звука. Они отправлялись на смерть, беспрекословно доверившись Иуде. В минуту убивали пятерых, и если люди, которые занимались свиньями, были обрызганы кровью, то тут рабочие купались в ней. Кровь с журчанием стекала по сточным желобам. Куда бы ни ступила нога, к чему бы ни прикоснулась рука - все было покрыто толстым слоем запекшейся крови. Зловоние вселяло ужас.

И тогда милосердное Провидение, которое сеяло добро на моем пути, послало мне олицетворение города Чикаго, чтобы я смог запомнить его навсегда. Женщины иногда приходят взглянуть на это убийство, впрочем, как и на людскую бойню. И вот в зал, окрашенный киноварью, вошла рослая молодая женщина с блестящими алыми губами, густыми бровями и копной темных волос, которые были уложены на лбу "вдовьей волной". Женщина дышала здоровьем, богатством и была одета в пламенеющее красное и черное, а на ее ногах (знаете ли вы, что ноги американок можно сравнить разве что с ножками фей?), уверяю вас, красовались алые кожаные туфельки. На нее падал сноп солнечных лучей, кровь струилась у нее под ногами, вокруг висели яркие, багровые туши. Бык истекал кровью в каких-то шести футах поодаль. Фабрика смерти грохотала. Дама смотрела вокруг с любопытством смелым немигающим взглядом и не думала смущаться.

Тогда я сказал себе: "Это особое знамение. Теперь я действительно увидел город Чикаго". И я покинул эти края, чтобы обрести мир и покой.

Глава XXXV

Как я обрел мир и покой в Масквеше на реке Мононгахила

Принц, с западным бризом пришел твой успех

Суда с ценным грузом уже на стоянке.

Мы шлем их тебе, но лучше их всех

Свободная юная девушка-янки.

Скверно "делать" континент пятисотмильными прыжками, однако после свиней и быков Чикаго я почувствовал, что глоток свежего воздуха пойдет мне на пользу. В наши дни вся жизнь Соединенных Штатов, словно дверь, подвешенная на петлях, вращается вокруг Чикаго. Уж будьте уверены, в крохотных штатах Новой Англии поездку в Пенсильванию назовут "путешествием на Запад", но граждане с широким кругозором, кажется, начинают отсчитывать западную долготу от Чикаго. Говорят, что лет через двадцать центр населенности (заштрихованное пятнышко на карте переписи) подвинется еще дальше, а еще через двадцать окажется на Тихоокеанском побережье. Еще столько же - Америке будет угрожать перенаселение, и тогда ждите неприятностей. Ведь люди, которым придется потесниться, потребуют промышленных товаров по самым низким ценам, и голоса в защиту покровительственной пошлины, которую ввели, как утверждают, благодаря земному изобилию, внезапно замолчат. В настоящее время именно фермеру приходится платить за такую роскошь, как дороговизна. В стародавние времена, когда кругом расстилались девственные земли, которые плодоносили, словно сады Эдема, он платил и не жаловался. Теперь же свободной земли осталось немного, возделанные акры требуют дорогостоящих удобрений, и фермер начинает задавать вопросы. К тому же великая американская нация, то есть ее граждане, не отказывают себе ни в чем и очень редко возвращают в кладовые природы то, что взяли у нее взаймы. Американцы хватают все, что подворачивается под руку, и идут дальше. Однако продвижение почти завершилось, и грабеж неминуемо прекратится, а федеральному правительству придется учреждать невиданный доселе департамент по охране лесов. Тогда те, которые привыкли беспрепятственно размахивать топором, жечь и калечить леса, начнут шумно, с выстрелами, протестовать против покушения на их права. Вырастет негритянское население - и с ним придется считаться. Промышленникам придется удовлетвориться меньшими барышами - и с ними тоже придется считаться. Железные дороги перестанут хозяйничать на отхваченных ими территориях - и с ними опять же придется считаться. Такое положение дел вряд ли встретит всеобщее одобрение. Да, то будет спектакль, достойный внимания: многочисленная, рубящая с плеча нация, словно жеребенок, который стартовал по свежему скаковому кругу, будет снята с дистанции грубой рукой жокея - Необходимости. Америке не миновать волнений, когда несколько десятков миллионов "повелителей" узнают, что в результате деятельности их собственного правительства быстро иссякает изобилие природы страны. Чтобы продлить благоденствие, американцам придется взяться за скрупулезное разрешение каждой отдельной проблемы, начиная с организации труда и кончая финансами, и переделывать все терпеливо и без бахвальства. Однако сейчас они думают, что "завтра будет таким же, как и сегодня", а если поспорить с ними, то ответят, что сама Идея Демократии не допустит застоя. Они верят в это, а личности, наименее осведомленные, подкрепляют свою убежденность любопытными ссылками на деспотизм, который якобы господствует в Англии. Конечно, это чистейшей воды провинциализм. Однако выслушивать все это довольно забавно, особенно когда сравниваешь теорию с практикой (главным образом пистолетной), как о ней пишут американские газеты.