Этот калейдоскоп постановлений и петиций заставил министра внутренних дел, В.Кочубея, просить царя Александра распорядиться, чтобы Сенат наконец разобрался с избирательными правами евреев. 15 декабря 1803 г. Сенат получил соответствующее повеление императора и приступил к его исполнению. Был тщательно изучен ход событий и объяснена ошибочность предположений, приведших к появлению указа от 9 декабря 1802 г., который следовало отменить. В итоговом докладе Сенат выражал согласие с законодательным принципом, следуя которому надлежало отказать евреям во всех правах и привилегиях, если они не были им специально пожалованы в той или иной конкретной местности. Сенат признал, что на основании законов от 8 декабря 1792 г. и 3 мая 1795 г. евреи получили равные права с другими мещанами Белоруссии (точнее, белорусских земель, полученных по второму разделу). Литвы это не касалось, так как там оставалась в силе традиционная местная правовая система, отрицавшая представительство евреев в выборных органах[399].

Возможно, это было правомерное решение на основе законодательного прецедента, но оно породило множество дополнительных проблем. Литовские евреи оказались во власти своих христианских конкурентов: закон признавал их купцами и мещанами, несущими «равномерно все государственные и гражданские повинности с прочими их собратьями, в польских же других губерниях живущими», но от участия в стоящих над ними судебных и административных органах они были отстранены. В старой Польше это неравноправие компенсировалось существованием разрешенного властями самоуправляемого кагала, но в России екатерининский указ 3 мая 1795 г. ограничил сферу деятельности кагала лишь религиозными вопросами. Не было никаких оснований думать, что ограничение власти кагала не касалось литовских евреев, и так бесправных. Вопрос явно требовал дальнейших уточнений.

Проводником еврейской реформы стал особый орган, учрежденный Александром I 9 ноября 1802 г., – «Комитет для организации жизни евреев», или Еврейский комитет. Остается не совсем ясно, как именно возникла идея его создания и какие полномочия на него возлагались. Преамбула к «Положению о евреях» 1804 г. гласила:

«По жалобам, многократно к Нам в Правительствующий Сенат доходившим, на разные злоупотребления и беспорядки во вред земледелия и промышленности обывателей в тех губерниях, где евреи обитают, происходящие, признали Мы нужным указом, в день 9 ноября 1802 года Правительствующему Сенату данным, составить особенный комитет для рассмотрения дел к сему относящихся, и для избрания средств к исправлению настоящего евреев положения»[400].

Упомянутые здесь жалобы – это, вероятно, известные донесения предводителей дворянства либо обращения в Сенат по поводу избирательных прав евреев. Возможно также, что в преамбуле просто выражено общее ощущение необходимости еврейской реформы. Мотивация вполне могла исходить и от Г.Р.Державина, назначенного первым александровским министром юстиции в 1802 г., когда учреждалась система министерств. Как описывал дело сам Державин, Еврейский комитет был образован специально для того, чтобы осуществить его проект реформы, и должен был действовать через его же министерство[401]. Но следует с осторожностью относиться к свидетельству Державина, потому что он написал это уже после всех событий, стремясь доказать, что комитет не выполнил свой долг – не сумел поставить евреев под необходимый контроль.

Но, что бы ни утверждал Державин, совершенно очевидно, что Комитет с самого начала рассматривал несколько различных планов и, нимало не смущаясь, переделывал или отбрасывал существенные элементы державинского проекта. Комитет изучал даже такие особенности хозяйственной жизни Белоруссии, которые совсем не имели отношения к «Мнению» Державина. Так, рассматривался вопрос о чиншевой шляхте – группе обедневших дворян, не располагавших ничем, кроме родословной, которую русские власти хотели приписать к крестьянству[402]. Это показывает, насколько сложнее и многограннее была стоявшая перед Комитетом задача, чем представлялось Державину.

Если бы главной целью властей и вправду было претворение в жизнь державинского проекта, то едва ли царь мог бы собрать Комитет, менее пригодный к сотрудничеству с Державиным. За единственным исключением, он состоял из людей, неприятных Гавриилу Романовичу, олицетворявших, в его глазах, все дурное в окружении царя. Исключением был граф В.А.Зубов, брат последнего фаворита Екатерины II. Однако Зубов умер 21 июня 1804 г., раньше, чем государю был представлен окончательный вариант доклада Комитета, и не успел сыграть заметную роль в его деятельности. Прямым же идейным соперником Державина в составе Комитета был министр внутренних дел В.П.Кочубей. Отношения с Кочубеем и его министерством омрачала целая череда конфликтов из-за превышения Державиным должностных полномочий[403]. Но если Кочубея Державин просто не любил, то к его сотруднику и помощнику М.М.Сперанскому, делавшему блестящую карьеру в российской администрации, он пылал настоящей ненавистью. По словам Державина, Сперанский «водил Кочубея за нос». Хуже того, он будто бы продался евреям – в своих мемуарах Державин обвинил Сперанского в получении громадной взятки от еврейских общин за подрыв реформаторской деятельности Комитета[404]. Особенно раздражало Державина то, что Кочубей полностью полагался на Сперанского как в работе Комитета, так и во многих других делах.

Кроме названных лиц, в Еврейский комитет входили князь А.Чарторыйский и граф С.Потоцкий – оба поляки, а потому для Державина люди особенно неприятные. Как выходец из глубокой русской провинции, он был полон неприязни к «лукавым полякам», считал их предателями, норовившими сохранить благосостояние своей расчлененной страны в ущерб интересам России. Участие обоих поляков в Комитете дало Державину повод впоследствии заявить, что его «Мнение» оказалось совершенно выхолощенным в результате «польского заговора». «Заговорщики», при попустительстве русских членов Комитета, якобы намеревались сохранить в неизменном виде экономическую жизнь русско-польских пограничных земель, основанную на финансовой эксплуатации крестьянства магнатами при помощи евреев-посредников. И Чарторыйский, и Потоцкий как раз входили в число таких магнатов – оба имели крупные земельные владения и принадлежали к польской аристократии. Но сомнительно, чтобы они так или иначе выступали сторонниками сохранения существующего статуса евреев. Отношения между Державиным и Потоцким еще больше осложнились из-за произошедшего в 1803 г. знаменитого конфликта по поводу привилегий в Сенате – яростной публичной перепалки, после которой Державин несколько раз позволил себе вслух выразить сомнения в патриотизме Потоцкого[405]. При столь явной взаимной несовместимости участников, заседания Комитета нередко проходили очень бурно, так что его члены вряд ли опечалились, когда 8 октября 1803 г. Державин оставил государственную службу и пост в Комитете – впрочем, по причинам, не относящимся к последнему[406]. Его место занял новый министр юстиции, П.В.Лопухин, не сыгравший, впрочем, заметной роди в работе Комитета.

Хотя Державин невысоко ставил своих оппонентов, на самом деле это были люди весьма опытные, способные, облеченные доверием царя. Широко образованные, повидавшие мир, они, в отличие от Державина, были свободны от национальных предрассудков. Виктор Кочубей (1768—1834) учился в Швеции, Франции и Швейцарии, объехал всю Европу. До смерти императора Павла он занимал непростой и ответственный пост русского посла в Константинополе, а 8 сентября 1802 г. был назначен министром внутренних дел. Более того, он входил в Негласный комитет ближайших конфидентов Александра (вместе с Н.Н.Новосильцевым, графом П.А.Строгановым и коллегой по Еврейскому комитету А.Чарторыйским). Этот кружок молодых реформаторов тайно разрабатывал преобразования, к которым стремился недавно взошедший на престол император[407].