Пока я говорил, она смотрела нарочито в сторону. Закончив, я убрал руку, и она пулей вылетела в дверь, оставив ее открытой, так что я мог наблюдать, как она заводит свой «мерседес» и резко выруливает на дорогу. Я посмотрел вниз на свою руку и на четыре глубокие параллельные полосы, которые она оставила на ней. Кровь стекала вниз по пальцам и скапливалась в выемке ногтей, и мне показалось на минуту, что теперь мои ногти выглядят так же, как ногти Деборы Мерсье. Промыв царапины и надев пиджак и пару кожаных перчаток, чтобы скрыть свои раны, я сгреб ключи и направился к машине.

Надо было попросить ее подбросить меня, думал я, наблюдая, как огни ее машины маячат передо мной на Проутс-Нэк. Я старался держаться от нее на достаточно большом расстоянии, чтобы не вызвать подозрений, но при этом достаточно близко, чтобы успеть проскочить под шлагбаумом, пока он не опустился за ее машиной.

На стоянке было пять-шесть авто, когда я припарковался и вышел из машины. Миссис Мерсье уже исчезла внутри дома, и «порнозвезда» с усиками, переваливаясь, уже направился в мою сторону от крыльца. Я разглядел портативный наушник и радиомикрофон, присоединенный к лацкану его пиджака. Видимо, число охранников было увеличено где-то вскоре после смерти Эпштейна.

– Это частная вечеринка, – сказал он. – Вы должны уехать.

– Я так не думаю, – ответил я.

– Тогда я заставлю вас уехать, – пригрозил он.

Его порадовала такая перспектива, и он ткнул пальцем меня в грудь, чтобы подчеркнуть свои намерения.

Я сгреб его палец левой рукой, держа его за грудки правой, и толкнул. Раздался мягкий щелчок, когда палец выскочил из сустава, а рот «порнозвезды» скривился от боли. Я перебросил его через себя, завернув его руку назад, в захват, и резко толкнул его в сторону «мерседеса». Его голова глухо ударилась о машину, и он упал на землю, защищая голову неповрежденной рукой.

– Если будешь хорошим мальчиком, я вставлю твой пальчик на место, когда буду уходить, – пообещал я.

Пара других охранников уже направилась ко мне, когда Джек Мерсье появился на ступеньках и отозвал их обратно. Они остановились и окружили меня, как волки, ожидающие сигнала вожака, чтобы напасть на свою добычу.

– Похоже, вы сами пригласили себя на мой прием, мистер Паркер, – сказал Мерсье. – Я полагаю, вам лучше войти.

Я поднялся по ступенькам и прошел вслед за ним в дом. Это мало напоминало прием. Официанты разносили на подносах множество дорогой выпивки. Горстка людей стояла поодаль в красивых нарядах, но не было похоже, чтобы кто-либо из них получал удовольствие от вечеринки. Человек, которого я знал как Уоррена Обера, поставил свой бокал с шампанским и последовал за нами.

Мерсье привел меня в ту же уставленную книгами комнату, в которой принимал меня на прошлой неделе, солнечные пятна теперь сменил мягкий свет бледной луны. На сей раз нам не подали кофе: Джек Мерсье не демонстрировал гостеприимства. Его глаза были воспалены, а холеное лицо – плохо выбрито, клочки щетины торчали на подбородке и под носом. Даже белая рубашка выглядела мятой, и пятна пота проступили под мышками, когда сенатор снял пиджак. Его галстук был слегка перекручен, и сквозь аромат одеколона отчетливо пробивался кислый запах пота.

Я направился прямо к фотографии Мерсье и Обера с Бэк и Эпштейном, снял ее со стены и швырнул ею в него. Мерсье судорожно поймал ее руками.

– Почему вы мне не сказали? – спросил я, когда дверь отворилась, и в нее вошел Обер.

Он за собой затворил дверь, и мы оба посмотрели на Мерсье.

– Что вы имеете в виду?

– Я хочу знать, что такого совершили вы четверо, что привлекло внимание этих людей к вам? Как вы думаете, Грэйс была вовлечена во все это?

Он заметно вздрогнул от вопроса.

– И зачем вы наняли меня, если вам и так было известно, кто в ответе за ее смерть?

Мерсье долго молчал, тяжело осев в кресло напротив меня и опустив голову на руки.

– Вы знаете, что Кертис Пелтье умер? – наконец спросил он так тихо, что его почти не было слышно.

Я почувствовал камень в желудке и прислонился к столу, чтобы прийти в себя.

– Никто не сказал мне.

– Его нашли только сегодня вечером. Он умер несколько дней назад. Я собирался позвонить вам, как только разойдутся гости.

– Как он умер?

– Кто-то влез в его дом, пытал его, затем перерезал ему вены в ванне.

Он посмотрел на меня снизу вверх, его глаза требовали сочувствия и понимания. В этот миг я чуть не ударил Джека Мерсье.

– Он никогда не знал, не так ли? – задавая вопрос, я был уверен в ответе. – Он не знал ничего о Братстве. О Бэк, об Эпштейне. Единственное, чем он дорожил в жизни, была его дочь, и он дал ей все, что мог. Я видел, как он жил. У него был большой дом, в котором он не мог поддерживать порядок, он жил на кухне. А вы-то, мистер Мерсье, знаете вообще, где у вас кухня?

Он улыбнулся. Не милой улыбкой. В ней не было жалости и доброты. Я сомневаюсь, что кто-то из избирателей видел подобную улыбку на лице Джека Мерсье.

– Моя дочь, мистер Паркер, – прорычал он. – Грэйс была моим ребенком.

– Вы заблуждаетесь, мистер Мерсье, – я не смог подавить свою неприязнь.

– Я оставался в стороне от ее жизни, потому что это было то, о чем мы все договорились, но я всегда заботился о ней. Когда она обратилась в фонд по кредитованию образования, я увидел в этом шанс помочь ей. Я бы дал ей денег, даже если бы она пожелала поехать заниматься серфингом в Техническом университете на Малибу. Ей хотелось изучать религиозные движения в стране за последние пятьдесят лет, и особенно одно из них. Я поощрял ее занятия, чтобы быть с ней рядом, пока она изучает книги в моей коллекции. Это была моя вина, моя ошибка. Потому что мы не знали о связующем звене... до этого момента, – сказал он, и тяжесть собственной вины обрушилась на его плечи, как топор палача.

– Какое связующее звено?

Сзади кашлянул Уоррен Обер.

– Я советую тебе, Джек, больше ничего не говорить в присутствии мистера Паркера.

Он проговорил это своим лучшим, ценой в тысячу долларов за час голосом. Для Обера лично смерть Грэйс не имела никакого значения. Все, что его волновало, – получить гарантию того, что вина Джека Мерсье останется его личной тайной и не станет достоянием общественности.

Пистолет оказался в моей руке раньше, чем я это осознал. Сквозь кровавую пелену гнева, застилавшую разум, я видел, как Обер отступает назад, и затем дуло пистолета упирается в мягкую плоть под его подбородком.

– Если ты скажешь еще хоть слово, – прошептал я, – я не отвечаю за свои действия.

Несмотря на страх глазах, Обер все же выдавил:

– Вы бандит, мистер Паркер.

– Вы тоже, мистер Обер, – ответил я. – Единственная разница между нами состоит в том, что вам лучше платят, чем мне.

– Прекратите!

Это был голос императора, голос которому следовало подчиниться. Я убрал пистолет от шеи Обера и спрятал его.

– Безопасность гарантирована, – объяснил я ему. – Не будьте слишком трусливы.

Обер поправил узел своего галстука и принялся подсчитывать, сколько понадобится человеко-часов, чтобы уничтожить меня в суде.

Мерсье налил себе рюмку коньяку и еще одну для Обера. Он качнул бутылку в мою сторону, но я отказался. Передав стакан Оберу, сенатор сделал большой глоток, устроился в кресле и начал говорить так, будто ничего не произошло.

– Кертис рассказал вам о наших семейных связях с Арустукскими баптистами?

Я кивнул. За моей спиной облако набежало на луну, и свет, который заливал комнату, внезапно померк и утонул в наступившей темноте.

– Они пропали тридцать пять лет назад, и только сейчас их нашли, – мягко сказал он. – Я уверен, что человек, виновный в их смерти, все еще жив.

– Первый намек на то, что Фолкнер жив, появился в марте, и сообщение об этом пришло из неожиданного источника. Апокалипсис Фолкнера был выставлен на аукцион, и я приобрел его вместе с другими двенадцатью образцами работы преподобного, – с этими словами Мерсье вытащил из ящика стола книгу и передал ее мне.