- Алиса, - сказал он, возясь в темноте и устанавливая прибор у изголовья, - давай я запишу твой сон, а потом посмотрю его на видике.
- А почему ты говоришь шепотом? - спросила Алиса - впрочем, тоже очень тихо. - И зачем тебе это нужно?
- Я хочу видеть твои сны вместе с тобой, - сказал Веселуха.
- Не надо, Ян, у меня нехорошие предчувствия. Я боюсь.
Алиса лежала, из-за жары накрытая только легкой простынкой, лежала, изогнувшись, обхватив подушку. Черные волосы пеленой покрывали ее загорелую спину. Мрак, шепот, в углу букет цветов.
- Да ну, - махнул рукой Веселуха, ложась рядом. - Это на тебя погода так действует. Понимаешь, я чувствую, что это поможет понять...
- Может быть, и поможет, - сказала Алиса тоскливо, - да я-то как?
- Что с тобой будет, - возмутился Веселуха. - Еще, смотри, не заснешь у меня от страха! Не вздумай!
Веселуха обнял ее, тихо прижал, и так они лежали: часы тикали, сердца бились, и сон постепенно начал охватывать Алису, а вместе со сном сладкая тоска уходила. Все становилось просто, плоско и ясно...
Будто Веселухе надо ехать в Америку, и она, Алиса, его уговаривает:
- Все, тебе придется ехать, - сказала Алиса однажды утром. - Или, вернее, нам придется ехать вместе.
Веселуха встает, берет сигареты, зажигалку, и они едут. Земля дрожит под ними, вся в густой зелени, а Алиса все уговаривает его, хотя они уже едут туда:
- Съездишь - и забудешь про них. Лето кончится, наступит опять зима, не будет больше так жарко.
Лето выглядит и во сне так, как будто мир собирается покончить с собой, но еще не выбрал способ. Лето выглядит как затишье перед чем-то сверхъестественно ужасным.
- Поездочка в Орду, блин, - говорит сердито Ян Владиславович, и курит, глядя в облака.
Так получается, что прилетают они, когда в Америке вечер, и солнце, которое Алисе всю душу вымотало, прячется от него за землю. Оно прячется совсем, не так, как в Питере, когда видно, что солнце за землей, и если лечь отвесно, травы и холмы будут празднично светиться. Нет. Тут совсем темно, вечер синий и жаркий, весь в огнях.
Самолет садится, Веселуха вылезает из него, и Алиса сразу чует опасность. Их приглашают в машину. На дороге полно народу. По бокам, сквозя на воздухе и проблескивая огнями, стоят огромные дома. Они похожи на пачки сигарет, поставленные на ребро: синие с желтыми огнями. Как Алиса ни запрокидывает голову, огням не было в небе края.
- Удивляетесь, - замечает министр финансов Джек Мортара, - он едет рядом с ними. - Да, мы без комплексов. Это у вас защитная позиция. Вы всячески стараетесь показать, что вы - не круты. Если бы вам на самом деле было наплевать, что о вас говорят, у вас бы не было никакой позиции вообще. Вы бы долго-долго думали, прежде чем сказать, какая у вас позиция. А раз она у вас есть, значит, вы все-таки думаете, что о вас подумают. То есть, вы зажаты. Закомплексованы. С червоточинкой яблочко, а?
Веселуха не отвечает, потому что все, что он сказал, было гнусной клеветой на всех, у кого есть позиция. То есть на всех, кто старается играть красиво и вкусно для себя, не взирая на то, вкусно ли это другим. Алиса чует какую-то скрытую опасность в вечернем городском воздухе, и поэтому начеку.
- Нам важна красота, - говорит Алиса. - Красоту мы будем дарить неустанно, и от нашей красоты люди захотят творить и не захотят вытворять.
Вот примерно это или так говорит Алиса.
Машина останавливается у одной из сигаретных пачек, стоящей также ребром. Дом похож на вставшую дыбом реку, в которой сверкают рыбы, и луна устраивает пляски. Но это не отблески луны: то горят окошки дома, не все подряд (тогда дом казался бы сделанным из раскаленной проволоки), а вперемешку.
"Вот был бы финт, если бы все разом вышли из этого дома", - думает Алиса.
По бокам дома стоят еще два маленьких домика, один этажа в два, а другой - в семь; на эти дома натянута пленка, может, и стекло, а внутри огромный внутренний двор, в котором все выложено плиткой. Сам этот двор весь почти как целый город, подсвеченный по бокам рекламами и факелами. Дом, наверное, днем - белый, но так как приехали они ночью, то промежутки между окнами, а также все неосвещенные проемы и тени отливают густой синевой.
- Вот наша жизнь, - говорит Мортара, показывая рукой. - Белый дом.
В его голосе такое самодовольство, что Алиса восхищается. Действительно, жизнь эта по-своему очень красива. Здесь есть стиль, и даже такой, который самой Алисе очень по душе. Да вот и Веселуха заложил большие пальцы за пояс и прошелся туда-сюда, высекая искры из булыжника. Ковбой, спекулянт, железные яйца, - кто там еще? Алиса и Мортара хохочут. Веселуха корчит рожу наподобие своей фотографии "Лиговская шпана", так что один глаз наехал на другой, а скулы перекосило, - и тут он сам не выдерживает, смеется от души.
- Мда, - говорит Мортара: - Вы такой закомплексованный, что, наверное, ваше больное "я" таится в зеркале, и по вечерам, снимая с себя все капустные шкурки, вы себя не видите.
Не сбить Мортару, и ведь умный человек, кажется. Они шагают через двор, так неофициально и весело. Но Алиса уже опять был начеку: ей чудится слабое движение где-то на уровне третьего этажа, где помигивает вывеска "Казино".
- Хорошо ли мы сделали, что оставили прибор в машине? - спрашивает Алиса Веселуху очень тихо. - Почему-то мне кажется, что это ошибка.
- Чему быть, того не миновать, - отвечает Веселуха. - Если я буду таскать прибор под мышкой, они попытаются спереть его из-под мышки. Но они не сопрут его, пусть хоть треснут, - не сопрут.
Алиса смотрит на Яна Владиславовича - и не узнает его. Да это и не он вовсе. Веселуха стал ниже, стрижка короче, челюсть вперед, на ногах какие-то невообразимые остроносые ботинки, каких Веселуха не носит никогда в жизни. И голос не его - грубее, и фразы он говорит не свои... Это из какого-то фильма, понимает Алиса, - ах да, она же спит, а прибор записывает ее сон, записывает, каким она видит Веселуху. Что ж, имидж неплохой, рассуждает Алиса как профессионал. Вот только каких приключений потребует от директора такой имидж?
Они входят в огромное здание. Внизу высокий глубокий холл на круглых столбиках, как в советских НИИ. Всюду стеклянные перегородки и круглые стойки, за которыми дремлют псы. Они входят в лифт, лифт несет их вверх, и Алисе становится страшно.
Тени, тени, огни: Мортара, Веселуха и Алиса - на высоте. Сиреневые лампы, как звезды, крутятся и шелестят, огромные окна зияют по сторонам, а в них мелкой сине-желтой окрошкой льется город. Там струи золотого света вздымают и опадают по дорогам, - это машины, там другие озера, сигаретные коробки, стоят местами, как крепостные стены. По темному небу катится серебряное колесо.
- Чай, кофе, или что-нибудь более существенное? - спрашивает Мортара.
- Я хочу, чтобы вы посмотрели, какой я бываю пьяный, - говорит Веселуха. - Мы, русские, - нам, знаешь ли...
Да нет, это не Веселуха, думает Алиса в который раз; а если это все же он, то как его должно тошнить от этих слов, и от своего тона, и от всего этого имиджа? Веселуха или нет? - решает Алиса, и вдруг ее как током пробирает: Мортара смотрит в ее сторону. Сладострастно смотрит, нехорошо.
- Смелый вы человек, - подкалывает Алиса Мортару, обливаясь холодным потом. - Не боитесь, что вас за harrasment привлекут?
Да, они с Веселухой - оба пленники, им не выбраться из этого сна - из этого фильма, единственное, что от них останется - это кассета...
- Нет, - отвечает Мортара по сценарию, грубо хохоча. - Мне по душе пацанские игры: казино, биржа, быстрая езда, выпивка и секс. Я в душе мятежник, а что стал министром, так просто захотелось однажды.
Алиса заглядывает в можжевеловый хрустальный мрак бокала, и тут ясно-преясно видит в нем внутренний двор, и машину, и три лихие синие тени, которые к ней незаметно подкрадывались с разных сторон.
- А-а-а! - кричит она от липкого ужаса. - Ян! Скорее!