Лукин бил себя в грудь, и грудь отдавалась, как пустая бочка. Шило ерзало у него в попе. Раздражение копилось в нем слишком долго. Жизнь летела мимо, а он пахал на Веселуху, - как будто так и надо!

- Мне неймется! - говорил он сам себе, и похаживал короткими ножками, вальяжным шагом, и мечтал. - Веселуха у меня узнает! Я - птица другого полета. Сокола нельзя запрягать в телегу, - взвивался Лукин.

Он наворачивал круги и спирали вокруг завода; там неподалеку был заброшенный колодец, и Лукин, как гордый демон, присаживался на его край ножка на ножку - но сидеть долго не мог, вскакивал и вглядывался в черную воду:

- Ну чем, чем я хуже Яна? Почему он выигрывает честно, а меня тянет жульничать? Я презираю этого человека. Я ему ужасно завидую!

Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,

Злодейская душа спокойна быть не может.

Я к ужасам привык, злодейством разъярен,

Наполнен варварством и кровью обагрен.

Уже местами пожелтели и поредели кудри кленов и тополей. Лукин крал. Он вставлял шланг с входящими денежными потоками к себе в бензобак, или в карман, или попросту в унитаз. Финансовые потоки плыли сквозь его липкие руки. Иногда на строительстве появлялась мадам Веселуха: то возникала неслышно за спиной у рабочих, в шелковом зеленом балахоне, в белой шапочке поверх волны волос, то стояла на солнце, запрокинув голову.

Однажды вечером, когда синяя мгла нашла на поля, зажглись фонари, и сквозь наш мир проступил мир иной, Лукин и мадам Веселуха с глазу на глаз сидели в укромном уголке одного милого ресторанчика близ Пяти углов. Жена у Веселухи была красавица, - тут уж не попишешь, и Лукин был еще ничего себе мужчина, галантный, только вот не физик, и глаза у него отсвечивали ярко-голубым мошенническим цветом.

- Да бросай ты своего Веселуху, - шептал Лукин жарким шепотом. - Что, любишь ты его, что ли?

Мадам Веселуха вздохнула и положила в рот маленький кусочек киви.

- Опять ты за свое. Забудь, это невозможно.

- Вовсе нет, - возразил Лукин страстно. - Я знаю, что говорю. Ситуация такова, что я могу легко оставить Веселуху ни с чем. Тогда и ты, милая моя, тоже останешься - ни с чем...

- Угрожаешь? - повернулась мадам Веселуха.

- Информирую, - ответил Лукин.

- Зачем?

Лукин улыбнулся ослепительно:

- Повторяю свой вопрос. Ты любишь своего мужа?

Мадам Веселуха задумалась.

- Не знаю, - с сомнением произнесла она наконец. - С ним рядом... поле какое-то образуется, что ли... Как-то он это делает... Я рядом с ним просто пропадаю. Ему, по-моему, без разницы, я или какая другая. С другой стороны, благодарность... Он меня из пацанки, провинциалки в люди вывел, - кто я без него?

Мадам Веселуха вздохнула и рукой поправила волосы. Лукин, сходя с ума от ее запаха, тихо нашел под столом ее коленочку и вкрадчиво, внушительно сказал ей:

- Никогда не живи ради других, красавица.

Мадам Веселуха покраснела, как кленовый лист.

Так был составлен этот ужасный заговор, и Ян Владиславович ничего не знал, иначе он намотал бы на руку золотисто-каштановые волосья этой стервы да выкинул бы ее за борт "в надлежащую волну"; а Лукина вызвал бы на поединок, и, конечно, убил бы его, потому что Бог - он правду видит. Но Ян Владиславович ничего не знал. Вообще, после заграничного турне директор впал в эйфорию и очень себя полюбил. Например, он днями занимался собственными научными работами, отдав все текущее управление на откуп Лукину.

- На фирме все хорошо, - легкомысленно говорил он, попивая кофе с бальзамом, - а я Оксфордскому университету одну разработочку обещал, так должен закончить.

Достойна упоминания и сама эта "разработочка": в качестве побочного эффекта она позволяла находиться одновременно в нескольких местах, или, по выражению Яна Владиславовича, "сидеть на двух базарах одним задом". Веселуха с удовольствием применял этот побочный эффект: его можно было одновременно застать в Сиэтле, где он выступал с докладом, в Малайзии, где он заключал очередной контракт, и в двух точках его кабинета: на окне и в кресле.

- Уникальная возможность для составления коктейлей, - потирал он руки. - Напитки всего мира доступны мне одновременно!

Сентябрь выдался теплый, почти жаркий, и мадам Веселуха ходила с голыми руками, в развевающихся одеждах, а волосы ее блестели на солнце, как струи водопада. Лукин сходил с ума и крал все больше.

Иногда являлся на стройке и Паша Ненашев, хотя ему-то тут было вовсе нечего делать - по мнению Лукина: Паша приходил на закате, опирался на какой-нибудь ящик, и оценивал, и прикидывал. Результатом его молчаливых визитов было то, что он попросил Лукина предоставить ему смету строительства.

- Э-э! - рассмеялся Лукин. - Не далеко ли, друг мой, ты зашел? Ты у нас кто? Менеджер по продажам. Ну, вот и продавай.

- У меня есть все основания полагать, - сказал Паша безлично, - что дела нашей фирмы идут не блестяще. Также я намерен в ближайшее время доказать, что причиной тому являются корыстные действия некоторых собственников фирмы.

И Паша Ненашев посмотрел на Лукина. Но тот не убился, а рассмеялся:

- Доказательства! - сказал он радостно. - Доказательства!

Паша Ненашев пожал плечами и пошел, но в коридоре был остановлен и приведен к директору.

- Так это ты тут дерьмо по стенкам размазываешь, Паша? - спросил Веселуха, делая кислое лицо.

- Вы увидите, - сказал Паша укоризненно. - Но будет поздно.

- Лукин! С ним начинали! И тебе не стыдно!

Паша немедленно стало стыдно, но он не поддался.

- Ян Владиславович, - сказал он сердечно. - Поверьте мне, вас нагло обманывают! И кто

Тут Паша взглянул на шефа и запнулся. Ян Владиславович курил и иронически улыбался.

- Я, дружок мой, - сказал он веско, - я, Паша, физик, в отличие от вас! Вы можете тратить свое время на мелкие подкопы, - вы можете тратить свое время, а я - не могу.

Директор неопределенно махнул рукой во двор, где в ровном тепле, прозрачные и нежные, стояли парки и улицы все в желтых листьях. Стебли сурепки и полыни засохли вдоль дорог.

- И невыносимо же, - тут Веселуха повысил голос, - отвлекаться на все ваши дрязги!

- Да-а, - смело обличил его Паша Ненашев, - а на кальвадос, Бейлис, можжевелловый джин и старку - выносимо? Ян Владиславович! - продолжал он горячо. - Пока вы тут хозяин! Умоляю вас. Во имя вашей концепции - во имя российской (Паша почесал бритый череп) науки. Ну, посмотрите вы пару бумаг. Вы же у нас абсолютный монарх. Вы же все можете. Ну, посмотрите, я знаю, где он вас надувает...

- Если ты хочешь меня поссорить с Лукиным, - сказал Веселуха резко и потушил сигарету, - то это у тебя не получится. Вообще вот такие люди, которые ни хрена не делают по работе, а только разлагают коллектив... Ты хоть знаешь, как работает наш новый вакуумник? Ах, примерно? Ах, ты не физик? Ну, так и пошел тогда к едрене фене! Тебе, чтоб академиком стать, трехсот лет не хватит!

- Я не ставлю перед собой такой цели, - корректно ответил Паша.

На этот раз окно было открыто настежь, и вылет произошел бесшумно. Только всколыхнулись сухие листья ворохом, а Лукин посмотрел во двор и ухмыльнулся. Все это очень ему нравилось. Директора практически не существовало: Веселуха рассеивался по миру, а он, Лукин, присутствовал зримо, весь мясной и хитрый, как лис. А уж когда в Норвегии открылся мировой симпозиум по вопросам времени, Веселуха исчез совершенно.

- Восемнадцать приглашений прислали, - извинился Веселуха перед подчиненными. - Лично сам Макферсон письмо написал от руки дорогой ручкой. Постарайтесь не отвлекать меня... ну, разве что если очень приспичит.

- Так вот прямо прошел директор к шкафчику, - поведал Рябинин Паше Ненашеву, - вынул оттуда кувшин с рябиновкой и надел пиджак. Только и видели!

- Нет, он ненормальный, - заметил Паша Ненашев грустно.

В горах Норвегии медленно падало в море рыжее солнце, водочка была разлита по стаканам, и физики, профи по Времени, уже собрались по первой, но тут вдруг все обернулись и разразились криками восторга. К ним, с гор, по каменистой дорожке, без галстука и багажа спускался русский гений Ян Веселуха.