Будяков придвинул ко мне листы протокола.

- Прочтешь - в конце напишешь: "Протокол с моих слов записан правильно и мною прочитан". И подпись поставишь.

Протокол действительно был написан с моих слов. Никаких обстоятельств Будяков от себя не выдумал. Тем не менее смысл написанного Будяковым определялся предвзятым убеждением, что мы с Андреем трусы, дезертиры и изменники. Созданию именно этого впечатления способствовали и сами вопросы Будякова, и какой-то особенный стиль изложения:

"Вопрос. Кто провожал вас в дорогу дома и что вам заявили на прощание?

Ответ. Меня провожала мать. На прощание она мне заявила: "Береги себя, сынок".

Вопрос. Старались ли вы следовать подобным указаниям, полученным от матери непосредственно перед отправкой на фронт?

Ответ. Да, старался.

Вопрос. Что именно предпринималось вами лично, а также по наущению задержанного вместе с вами Шведова в целях самосохранения?.."

Фигурировал и такой вопрос: "Не был ли Шведов во время его разведки в сторону Стрельны захвачен немцами и завербован для проведения подрывных действий против Красной Армии?"

Поскольку я в разведку вместе с Андреем не ходил, мой ответ был записан так: "О факте вербовки Шведова немецкой разведкой мне ничего не известно".

Мой разговор с вражеским артиллеристом излагался таким образом:

"Вопрос. С какой целью вы сняли трубку с немецко-фашистского аппарата и вступили в связь с немецким командованием?

Ответ. На этот вопрос дать определенный ответ не могу.

Вопрос. Ваше молчание свидетельствует о том, что вы вступили в переговоры с немецким офицером с изменническими намерениями в отношении Красной Армии. Отвечайте: так это или нет?

Ответ. Этого я не подтверждаю.

Вопрос. Чем вы можете доказать, что у вас не было таких намерений?

Ответ. Тем, что я снабдил немцев дезинформацией, что привело к налету их артиллерии на пустое место.

Вопрос. Вам понятно, что проверить это ваше утверждение в настоящий момент не представляется возможным?

Ответ. Это мне понятно.

Вопрос. Не потому ли вы даете следствию неправдоподобные показания в расчете на невозможность их проверить?

Ответ. Я лично считаю свои показания правдивыми".

Заканчивался протокол вполне четко и ясно:

"Вопрос. Признаете ли вы себя виновным в том, что, имея предписание явиться в часть, вы самовольно, под влиянием старшего сержанта Шведова, повернули назад, в тыл, а также в том, что по личной инициативе, без приказа командования, вступили в прямые переговоры с немецким офицером и выполняли ряд его поручений по наблюдению за частями Красной Армии и Краснознаменного Балтийского флота?

Ответ. Я вынужден признать, что факт моего возвращения из-под Стрельны в сторону Ленинграда, а также факт моего разговора с немецким офицером по немецкому полевому телефону имели место в действительности".

- Подписывай, - сказал Будяков.

Он придвинул мне пачку "Беломора". Я закурил от протянутой спички, затянулся...

Не стану утверждать, что при чтении написанного Будяковым на лбу у меня выступил холодный пот, как принято говорить в таких случаях. Но меня и впрямь охватила безысходная жуть. Под пулями, свистевшими возле ушей, когда мы с Андреем бежали от шоссе вдоль канавы, было куда менее страшно. Там надежда была, вернее сказать, даже какая-то уверенность, что пуля пролетит мимо. Здесь она мимо не пролетит, если поверят Будякову. Здесь надежды не оставалось. Мои показания, изложенные таким образом дознавателем, были вполне достаточным основанием для того, чтобы в военное время, да еще в такой обстановке, и в самом деле меня "шлепнуть". И Шведова я потяну за собой такими показаниями.

"Ну уж нет! - решил я. - Если уж суждено погибнуть, погибну в бою. Да и кто он такой, этот Будяков?! Прокурор-самозванец! Ему отличиться хочется, так пусть идет отличаться на передовую!"

Я решительно встал со стула и отпихнул от себя протокол.

- Не подпишу. Все это вранье! Ложь!

- Что?! Вранье?! - Будяков вскочил со стула. - Встать! Отставить курение! Ложь? Где ложь? Ну, покажи!.. Нет, ты покажи! Ткни пальцем, где ложь. Я говорю - ткни пальцем! Пальцем покажи, я тебе говорю!

В этот момент в комнату вошел капитан в кожаном реглане.

- В чем дело, Будяков? Отставить шум!

- Товарищ начальник разведотдела... - Будяков вытянулся, но руки его нервно перебирали складки гимнастерки возле ремня. - Допросом задержанного в качестве дезертира Данилова установлен факт его изменнических действий. Сначала он признался, а теперь отказывается подписать протокол. А напарник Данилова, Шведов, судя по всему, особо опасный преступник...

- Выдумываете вы все, лейтенант, - раздраженно возразил капитан. Шведов сообщил много полезных данных о противнике. Штаб армии оценил их как исключительно важные.

- А может быть, он немцам о нашей армии тоже немало ценных данных сообщил?!

- Что значит "может быть"? На каком основании вы это заявляете?

- А на том основании, товарищ капитан, что этот гаврик Данилов после того, как Шведов ходил в разведку к немцам, по его указанию связался с немецким офицером по телефону и давал ему информацию о наших войсках. Он сам это подтвердил. Только подписывать не желает.

- И правильно делает, - сказал капитан. - Ерунда все это. Шведов мною из-под охраны освобожден и будет следовать в свою часть или в распоряжение запасного полка фронта, если к себе не доберется. Отпустите и Данилова. Пусть явится к тем, кто его направил в Ораниенбаум, и доложит, что пройти туда не сумел.

При этих словах капитана я буквально подскочил от радости.

- Браво, товарищ капитан! Ура! Шведов - это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость!! - закричал я. - Разрешите пожать вашу руку.

Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:

- Смирно! Вы что, в своем уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!

- Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, - залепетал я. - Но вы поймите... За что такое... такое страшное... А вы все по справедливости...