Чем дальше мы шли по шоссе, тем дальше вправо уходили звуки боя. Линия фронта изгибалась на юг, к Пушкину.

В небе над Урицком четко обозначилась граница между закатом и заревом. Отсветы пламени, запаленного здесь людьми, были куда ярче отсветов солнца. Мы свернули с шоссе и поднялись по отлогой дороге. Она привела нас в сад, обнесенный дачным забором. У края сада, возле дороги, стоял большой сарай. К его задней, обращенной к шоссе стене прижались машины. Одна "эмка" и две полуторки. В середине сада темнел двухэтажный кирпичный дом.

На крыльце я увидел часового с автоматом. Рядом с ним стоял старшина в фуражке пограничника. Завидев нас, старшина воскликнул:

- Що це хиба за опэрэта, товарищ лейтенант?

- Дезертиров задержал, - по-деловому отвечал тот, - аж от самого Ораниенбаума драпанули.

- Притомились, значит, бедолаги, - усмехнулся старшина. - А сюда-то зачем приволокли, товарищ лейтенант?

- Как то есть зачем? В Особый отдел.

- Не по адресу, - сообщил старшина. - Особый часа три назад как отсюда выехал.

- А куда? - с тревогой в голосе спросил лейтенант.

- Да бис их батьку знае. Хиба ж воны станут старшине Доценке докладывать. Вроде бы к Лиговскому каналу перебазировались. Поближе к первому эшелону штаба дивизии.

- А здесь кто же остался?

- Строевая часть. Начфин-майор со своими писарчуками. Взвод охраны штаба. Ну и старшина Доценко за коменданта второго эшелона штаба дивизии. - Последние слова старшина произнес сугубо серьезно.

Лейтенант был явно озадачен.

- Куда же мне их девать? - спросил он упавшим голосом.

- Ведите в Особый, куда же еще.

- Так ведь там, у канала, где их теперь найдешь?! Там теперь такая каша - не разберешь, где наши, где немцы... А эти субчики, чего доброго, в перестрелке к противнику перемахнут.

- Этот лейтенант боится идти туда, где стреляют, - злорадно заявил я, чувствуя, что попадаю в цель.

- Молчать, дизик! - рявкнул лейтенант. - Слушай, Доценко, - обратился он к старшине, - возьми ты их пока и запри в какой-нибудь комнате. А я переговорю с начальством. Пусть решают, что с ними делать.

- Для хорошего человека чего и не сробишь, - согласился старшина. Эй вы, вояки, - крикнул он нам, - заходьте до хаты!

В сенях у меня отобрали ранец. Потом нас завели в пустую комнату. В ней не было никакой мебели. Мы с Андреем сели на пол возле стены. Не хотелось ни говорить, ни думать. Я вытянул ноги, гудевшие от усталости. Сил не было даже на то, чтобы стянуть с себя тужурку. Хотелось только одного - спать. Заплетающимся языком я сказал:

- Хорошо, что здесь не Особый отдел... Хорошо, что этот трус лейтенант нас туда не повел.

- Чего ж хорошего, - ответил Андрей. - Там-то уж точно нас допросили бы. А ведь нас если выслушать, сразу все ясно станет. Да и положение на фронте в Особом наверняка лучше знают, чем здесь, в тыловом эшелоне штаба дивизии. Значит, поняли бы: не прошли мы в Ораниенбаум, и все тут... Таких, как мы, сегодня должно быть немало. - Андрей говорил, кажется, еще что-то, но я уже ничего больше не слышал.

Во сне я побывал дома. Мама объясняла Андрею, что во время бомбежки лучше всего стоять в дверном проеме капитальной стены. Даже если дом обрушится, стена может уцелеть. И тот, кто стоит в дверном проеме, спасется.

"А как же потом спуститься с голой стены?" - с улыбкой спрашивал Андрей.

"Почему же с голой? Ниже на стене что-нибудь обязательно повиснет. Например, бра... Или рояль. Или никелированная кровать. Или бывает, что куча обломков и битого кирпича доходит до второго этажа, а над ней торчат погнутые балки перекрытий. Наконец, в крайнем случае можно позвать на помощь", - закончила мама свои объяснения. Потом началась тревога, и я встал в проеме стены... Но стена повалилась на землю. Полетел вниз и я... Все ниже, ниже. И вот ударился головой. Оказывается, я повалился на бок, и голова моя стукнулась об пол.

Андрей не спал.

- Ушибся?

- Нет, ничего.

- Вставай. Вызывают.

В дверях стоял старшина Доценко с наганом в руке.

Он привел нас в одну из соседних комнат, где за небольшим конторским столом сидел плотный майор. В комнате было темно. На столе у майора горела коптилка. Она освещала его широкоскулое лицо и интендантские петлицы с двумя зелеными шпалами. Возле стола стоял и другой командир. Он был в черном кожаном реглане. На ремне через плечо у него висел маузер в деревянной кобуре. Ни лица, ни петлиц, ни даже цвета фуражки этого командира я разглядеть не мог. В дальнем углу комнаты виднелись очертания еще одного человека, высокого и худого.

- Товарищ майор, по вашему приказанию задержанных доставил, - доложил старшина Доценко.

- Старший сержант Первого стрелкового полка Девяностой стрелковой дивизии Шведов, - вытянулся Андрей.

- Отставить! - сказал майор. - Доложить как положено: "Задержанный такой-то, ранее находившийся на службе там-то и там-то..." Ясно?

- Ясно, товарищ майор административной службы.

- Гусь свинье не товарищ.

- Так точно. Однако вас за гуся не признаю, а себя за свинью, товарищ майор административной службы.

- Ишь ты, ишь ты, говор-говорок. - Майор явно разозлился. - Из Девяностой дивизии, говоришь? Кадровый, что ли?

- Так точно, служу в кадрах Красной Армии, - отчеканил Андрей.

- До армии кем был?

- Рабочий я.

- Рабочий?! - В голосе майора прозвучала ирония. - Какой же ты рабочий?!

- Токарь пятого разряда.

- Не всякий, кто стоит у станка, рабочий! Рабочий - это почетное звание! Настоящие рабочие сейчас Ленинград защищают, грудью! Рабочие с фронта не бегут!

- Мы тоже не бежали!

- Не бежали?! Верно. Вы просто шли. Все известно! Вот акт о вашем задержании лежит.

- Товарищ майор, - вмешался я, - задержавший нас лейтенант не пожелал нас выслушать.

- А он не доктор, чтобы выслушивать.

- Товарищ майор, а где карта немецкая, которая при мне была? спросил Шведов.

- Цела карта, - вмешался командир в кожаном реглане. - Вам придется объяснить, как она к вам попала.

- Давно бы объяснил. Просил ведь, доставьте в штаб, на карте я отметил немецкие батареи. Их можно накрыть. Они, наверно, еще и сейчас на том же месте.

- Карта доставлена в штаб Сорок второй армии. Там артиллеристы разберутся, что к чему.