ни Ярославны, хоть на Путивль настроясь. Я не способен к жизни в других широтах. Вас убивает на внеземной орбите Я нанизан на холод, как гусь на вертел. отнюдь не отсутствие кислорода, Слава голой березе, колючей ели, но избыток Времени в чистом, то есть лампочке желтой в пустых воротах, без примеси вашей жизни виде. - слава всему, что приводит в движенье ветер! В зрелом возрасте это - вариант колыбели,

XII Север - честная вещь. Ибо одно и то же он твердит вам всю жизнь - шепотом, в полный голос Зима! Я люблю твою горечь клюквы в затянувшейся жизни - разными голосами. к чаю, блюдца с дольками мандарина, Пальцы мерзнут в унтах из оленьей кожи, твой миндаль с арахисом, граммов двести. напоминая забравшемуся на полюс Ты раскрываешь цыплячьи клювы о любви, о стоянии под часами. именами "Ольга" или "Марина",

произносимыми с нежностью только в детстве

XI

и в тепле. Я пою синеву сугроба В сильный мороз даль не поет сиреной. в сумерках, шорох фольги, чистоту бемоля В космосе самый глубокий выдох точно "чижика" где подбирает рука Господня. не гарантирует вдоха, уход - возврата. И дрова, грохотавшие в гулких дворах сырого Время есть мясо немой Вселенной. города, мерзнувшего у моря, Там ничего не тикает. Даже выпав меня согревают еще сегодня. из космического аппарата,

-81

XIII XIV

В определенном возрасте время года обжигает язык. Реки, однако, вчуже совпадает с судьбой. Их роман недолог, скованы льдом; можно надеть рейтузы, но в такие дни вы чувствуете: вы правы. прикрутить к ботинку железный полоз. В эту пору неважно, что вам чего-то Зубы, устав от чечетки стужи, не досталось; и рядовой фенолог не стучат от страха. И голос Музы может описывать быт и нравы. звучит как сдержанный, частный голос.

В эту пору ваш взгляд отстает от жеста. Так родится эклога. Взамен светила Треугольник больше не пылкая теорема: загорается лампа: кириллица, грешным делом, все углы затянула плотная паутина, разбредаясь по прописи вкривь ли, вкось ли, пыль. В разговорах о смерти место знает больше, чем та сивилла, играет все большую роль, чем время, о грядущем. О том, как чернеть на белом, и слюна, как полтина, покуда белое есть, и после.

-82

ЭКЛОГА 5-я: ЛЕТНЯЯ Жизнь - сумма мелких движений. Сумрак

в ножнах осоки, трепет пастушьих сумок,

I меняющийся каждый миг рисунок

конского щавеля, дрожь люцерны, Вновь я слышу тебя, комариная песня лета! чабреца, тимофеевки - драгоценны Потные муравьы спят в тени курослепа. для понимания законов сцены, Муха сползает с пыльного эполета лопуха, разжалованного в рядовые. не имеющей центра. И злак, и плевел Выраженье "ниже травы" впервые в полдень отбрасывают на север означает гусениц. Буровые общую тень, ибо их посеял

тот же ветренный сеятель, кривотолки вышки разросшегося кипрея о котором и по сей день не смолкли. в джунглях бурьяна, вьюнка, пырея Вслушайся, как шуршат метелки синеют от близости эмпирея. Салют бесцветного болиголова петушка-или-курочки! что лепечет сотрясаем грабками пожилого ромашки отрывистый чет и нечет! богомола. Темно-лилова, Как мать-и-мачеха им перечит,

как болтает, точно на грани бреда, сердцевина репейника напоминает мину, примятая лебедою Леда взорвавшуюся как бы наполовину. нежной мяты. Лужайки лета, Дягиль тянется точно рука к графину. И паук, как рыбачка, латает крепкой освещенные солнцем! бездомный мотыль ниткой свой невод, распятый терпкой пирамиды крапивы, жара и одурь. полынью и золотой сурепкой. Пагоды папоротника. Поодаль

анис как рухнувшая колонна,

минарет шалфея в момент наклона

травяная копия Вавилона,

-83

зеленая версия Третьеримска! и зеленых пространств. Окраска где вправо сворачиваешь не без риска вещи на самом деле маска вынырнуть слева: все далеко и близко. бесконечности, жадной к деталям. Масса, И кузнечик в погоне за балериной увы, не кратное от деленья капустницы, как герой былинный, энергии на скорость зренья замирает перед сухой былинкой. в квадрате, но ощущенье тренья

II о себе подобных. Вглядись в пространство!

В его одинаковое убранство Воздух, бесцветный вдали, в пейзаже поблизости и вдалеке! в упрямство, выглядит синим. Порою - даже с каким, независимо от размера, темно-синим. Возможно, та же зелень и голубая сфера вещь случается с зеленью: удаленность сохраняют колер. Это - почти что вера, взора от злака и есть зеленость оного злака. В июле склонность род фанатизма! Жужжанье мухи,

увязшей в липучке - не голос муки, флоры к разрыву с натуралистом, но попытка автопортрета в звуке дав потемнеть и набрякнуть листьям, "ж". Подобие алфавита передается с загаром лицам. тепло есть знак размноженья вида Сумма красивых и некрасивых, за горизонт. И пейзаж - лишь свита удаляясь и приближаясь, в силах глаз измучить почище синих убежавших в Азию, к стройным пальмам,

особей. Верное ставням, спальням,

утро в июле мусолит пальцем

пачки жасминовых ассигнаций,

лопаются стручки акаций,

и воздух прозрачнее комбинаций

-84

спящей красавицы. Душный июль! Избыток соек тревожат прибрежный тальник, зелени и синевы - избитых скрывающий белизну опальных форм бытия. И в глазных орбитах - мест у скидывающих купальник остановившееся, как Атилла в зарослях; запах хвои, обрывы перед мятым щитом, светило: цвета охры; жара, наплывы дальше попросту не хватило облаков; и цвета мелкой рыбы

означенной голубой кудели волны. О водоемы лета! Чаще воздуха. В одушевленном теле всего блестящие где-то в чаще свет узнает о своем пределе пруды или озера - части и преломляется, как в итоге воды, окруженные сушей; шелест длинной дороги, о чьем истоке осоки и камышей, замшелость лучше не думать. В конце дороги - коряги, нежная ряска, прелесть

III желтых кувшинок, бесстрастность лилий,

водоросли - или рай для линий бабочки, мальвы, благоуханье сена, и шастающий, как Христос, по синей река вроде Оредежи или Сейма, глади жук-плавунец. И порою окунь расположившиеся подле семьи всплеснет, дабы окинуть оком дачников, розовые наяды, мир. Так высовываются из окон их рискованные наряды, плеск; пронзительные рулады и немедленно прячутся, чтоб не выпасть.

Лето! пора рубах навыпуск,