— Да где он, ваш дядюшка Леже? — поинтересовался Жорж.

— Он не достал места в бомонском дилижансе, — пояснил Пьеротен своему помощнику, уходя за Козочкой и не отвечая Жоржу.

Жорж пожал руку провожавшему его приятелю и сел в экипаж, предварительно небрежно швырнув туда огромный портфель, который затем сунул под сиденье. Он занял место напротив Оскара, в другом углу.

— Этот дядюшка Леже меня очень беспокоит, — сказал Жорж.

— Наших мест у нас никто не отнимет; у меня первое, — отозвался Оскар.

— А у меня второе, — ответил Жорж. Одновременно с Пьеротеном, который вел в поводу Козочку, появился его фактор, тащивший за собой тучного человека весом по меньшей мере в сто двадцать килограммов. Дядюшка Леже принадлежал к породе фермеров, отличающейся огромным животом, квадратной спиной и напудренной косичкой; на нем был короткий синий холщовый сюртук; полосатые плисовые штаны были заправлены в белые гетры, доходившие до колен, и схвачены серебряными пряжками. Его подбитые гвоздями башмаки весили фунта два каждый. На ремешке, обвязанном вокруг кисти, у него болталась небольшая красноватая дубинка с толстой шишкой на конце, отполированной до блеска.

— Так это вас зовут дядюшка Леже?[13] Ну, вы, как видно, лежебока и легки только на помине, — сказал Жорж самым серьезным тоном, когда фермер попробовал взобраться на подножку.

— Я самый и есть, — ответил фермер, напоминавший Людовика XVIII толстощеким и красным лицом, на котором терялся нос, на всяком другом лице показавшийся бы огромным. Его хитрые глазки заплыли жиром. — Ну-ка, любезный, подсоби! — обратился он к Пьеротену.

Возница и фактор принялись подсаживать фермера, а Жорж подзадоривал их криками: «А ну еще! Еще разок! Еще поддай!»

— Хоть я и лежебока, а может статься, я на подъем и легок! — сказал фермер, отвечая шуткой на шутку.

Во Франции нет человека, который не понимал бы шутки.

— Садитесь во внутрь, — сказал Пьеротен, — вас будет шестеро.

— А что ваша вторая лошадь такой же плод фантазии, как и третья почтовая лошадь? — спросил Жорж.

— Вот она, сударь, — сказал Пьеротен, указывая на кобылку, которая сама подбежала к карете.

— Он называет это насекомое лошадью! — заметил удивленный Жорж.

— Лошадка добрая, — сказал усевшийся, наконец, фермер. — Наше почтенье всей компании! Ну, как, Пьеротен, трогаемся?

— Да еще двое пассажиров кофей пьют, — ответил кучер.

Тут показался молодой человек с изможденным лицом и его ученик.

— Едем! — раздался общий крик.

— Сейчас и поедем, — отозвался Пьеротен. — Ну, трогай! — сказал он фактору, который вынул из-под колес камни, служившие тормозом.

Кучер собрал вожжи и, понукая гортанным окриком лошадей, которые, при всей их сонливости, все же потянули карету, выехал за ворота «Серебряного Льва». После этого маневра, имевшего чисто подготовительный характер, он бросил взгляд на Ангенскую улицу и исчез, поручив экипаж заботам фактора.

— С вашим хозяином часто такое творится? — спросил Мистигри фактора.

— В конюшню за овсом пошел, — ответил овернец, знавший наизусть все уловки, к которым прибегают возницы, испытывая терпение седоков.

— В конце концов, — сказал Мистигри, — время не волк, в лес не убежит.

В те годы в мастерских живописцев была мода переиначивать пословицы. Каждый старался, изменив несколько букв или найдя более или менее похожее слово, придать пословице нелепый либо потешный смысл.

— Семь раз отмерь, а один проманежь, — подхватил его учитель.

Тут Пьеротен вернулся вместе с графом де Серизи, подошедшим по улице Эшикье и, вероятно, успевшим сказать несколько слов вознице.

— Дядюшка Леже, не уступите ли вы место господину… графу… тогда груз распределится равномернее.

— Если и дальше так пойдет, мы и через час не уедем, — сказал Жорж. — Эту чертову перекладину с таким трудом водворили на место, а теперь придется ее снимать и всем надо вылезать из-за одного пассажира, который к тому же пришел последним. Какое место взял, на том и сиди. Какой у вас номер? Ну-ка, сделайте перекличку! Да укажите мне тот параграф, укажите мне ту графу, где сказано, что господину Графу, неизвестно какого графства, дано право занимать место, какое ему вздумается.

— Господин… граф, — сказал Пьеротен, явно смущенный, — вам будет очень неудобно…

— Что же, вы не знали, сколько у вас седоков, по каким графам их разнести? — спросил Мистигри. — У вас, значит, выходит, кто влез, а кто под дрова!

— Мистигри, не паясничай! — строго остановил «мазилку» его учитель.

Все пассажиры, несомненно, принимали графа де Серизи за простого обывателя по фамилии Граф.

— Не надо никого беспокоить, — сказал граф Пьеротену. — Я сяду рядом с вами на козлы.

— Послушай, Мистигри, — обратился молодой человек к своему ученику, — старость надо уважать; не знаешь, до какой дряхлости сам, может быть, доживешь, а посему уступи свое место. Помни: выше влезешь, крепче будешь.

Мистигри открыл переднюю дверцу и одним прыжком, как лягушка в воду, соскочил на землю.

— Вам не к лицу быть «зайцем», царственный старец, — сказал он г-ну де Серизи.

— Мистигри, знай: не хорошо, когда скромность устрашает юношу, — заметил его старший спутник.

— Благодарю вас, сударь, — сказал граф молодому художнику, который после ухода Мистигри стал его соседом.

И государственный муж обвел проницательным взором пассажиров, что показалось Оскару и Жоржу очень обидным.

— Мы опаздываем на час с четвертью, — заметил Оскар.

— Ежели хочешь распоряжаться каретой, так будь любезен скупить все места, — изрек Жорж.

Граф де Серизи успокоился, поняв, что его инкогнито не раскрыто, и с добродушным видом молча выслушивал замечания на свой счет.

— А случись вам запоздать, небось рады-радехоньки были бы, если бы вас подождали! — сказал фермер, обращаясь к молодым людям.

Пьеротен, держа кнут в руке, посматривал в сторону заставы Сен-Дени и явно медлил лезть на жесткие козлы, где уже ерзал нетерпеливый Мистигри.

— Если вы еще кого-то ждете, значит, последний не я, — сказал граф.

— Правильно рассудили, — одобрил Мистигри.

Жорж и Оскар рассмеялись самым нахальным образом.

— Старичок-то из недалеких, — шепнул Жорж Оскару, который был весьма обрадован, что удостоился такого внимания.

Сев на козлы справа, Пьеротен перегнулся набок и поглядел назад, тщетно ища в толпе двух пассажиров, которых ему не хватало для комплекта.

— Эх, хорошо бы еще двух седоков!

— Я еще не платил, я вылезу, — сказал с испугом Жорж.

— Чего ты еще дожидаешься, Пьеротен, а? — спросил дядюшка Леже.

Пьеротен крикнул на лошадей, и по этому оклику Рыжий и Козочка поняли, что теперь действительно пора трогать, и резвой рысью побежали в гору, однако вскоре убавили свою прыть.

У графа было багрово-красное, а местами воспаленное лицо, казавшееся еще краснее по контрасту с совершенно седой головой. Будь его спутники постарше, они бы поняли, что эта краснота объясняется хроническим воспалительным процессом, вызванным непрестанными трудами. Прыщи так портили его благородную наружность, что только внимательный наблюдатель приметил бы в его зеленых глазах тонкий ум государственного мужа, вдумчивость политического деятеля и глубокие знания законодателя. Лицо у него было плоское, нос искривленный. Шляпа скрывала высокий, красивый лоб. Да и необычный контраст серебристо-белой головы и не желавших седеть черных, густых, мохнатых бровей мог показаться забавным смешливой и беспечной молодежи. Граф был в длиннополом синем сюртуке, по-военному застегнутом на все пуговицы, в белом галстуке; уши его были заткнуты ватой, концы высокого крахмального воротничка белыми треугольниками выделялись на щеках. Черные панталоны спускались до самых пят, так что носок сапога был чуть виден. Граф был без орденов. Замшевые перчатки скрывали его руки. Молодежь, разумеется, не могла признать в нем пэра Франции, одного из самых полезных стране людей. Дядюшка Леже никогда не видел графа, и граф тоже знал его лишь понаслышке. Сев в карету, граф только потому оглядел пассажиров пронизывающим взглядом, задевшим Оскара и Жоржа, что искал клерка своего нотариуса; в случае, если бы тот оказался в экипаже, граф хотел предупредить его, чтоб он не проговорился; но, увидя Оскара, дядюшку Леже, а главное сугубо военную осанку, усы и манеры Жоржа, смахивающего на искателя приключений, он успокоился и решил, что его письмо вовремя поспело к нотариусу Александру Кроттá.