– Гхажш, – спросил я, оглядываясь. – А чего так пусто вокруг? Нет никого, даже сторожей.

– Сторожа есть, – ответил он, – они нас видели, только они предупреждены о нашем приходе и потому нас не останавливали. Все остальные сейчас спят, я же тебе сказал, что они света боятся. Ближе к закату повылезают.

Колодец пустынной деревни оказался совсем непохож на колодец Сторожевой деревни города на болоте. Прежде всего, он был не деревянный, а каменный и накрыт просторным глинобитным куполом, к моему удивлению, не имевшим никакой внутренней опоры. Кроме того, колодец был окружён стеной из плитняка изрядной высоты и толщиной шага в четыре, на самом верху которой чернели узкие бойницы. Внутрь огороженного пространства можно было попасть только через узкую щель в стене, да и то приходилось протискиваться боком.

После полуденной жары в полумраке надколодезного купола было прохладно и влажно. Рядом с обложенным камнем отверстием в земле, сложив босые ноги калачиком, сидел небольшого роста, меньше меня, орк непонятного возраста в висящем мешком просторном балахоне из коричневой шерсти. Лицо у орка было тёмным и морщинистым, словно спечённым от жары, а глаза такими узкими, что даже белков не было видно. Они казались чёрными проёмами на лице. Он не был уродлив, но вид его для меня, привыкшего к совсем другим лицам, казался странным. Руки его – ширококостные, натруженные, хваткие лапы с плоскими ногтями на коротких пальцах – напомнили мне о дрягвинском кузнеце. У того были такие же кисти, раздавшиеся вширь от ежедневной тяжкой работы.

Гхажш сказал орку несколько слов на Тёмном наречии, из которых я уловил только «Гхажш», «Чшаэм» и «Угхлуук». Орк задумчиво кивнул и разразился в ответ длинной скороговоркой, в которой я совсем ничего не понял. Гхажш, видимо тоже понял не всё, поскольку несколько раз переспрашивал орка о чём-то. Орк слегка замедлил быстроту своей речи и начал что-то показывать руками. Наконец, они договорились, Гхажш приложил руку к груди и с лёгким поклоном сказал что-то орку, похоже, поблагодарил. Орк же вынул из-под себя плоский кусок кожи с привязанной к нему верёвкой и бросил его в колодец.

Когда орк вытянул этот предмет обратно, оказалось, что это было сложенное кожаное ведро. Гхажш принял от орка воду, ещё раз повторил жест и слова благодарности и отвёл меня в сторонку.

– Сейчас умоем руки и лица, – сказал он. – И, если хочешь, сполосни волосы и шею. Потом пойдём в гханака.

– Я бы, честно говоря, весь сполоснулся, – ответил я ему. – У меня этот песок всю кожу исцарапал.

– Не стоит злоупотреблять здешним гостеприимством, – покачал головой Гхажш. – Это пустыня, вода здесь – драгоценность. Если ты начнёшь здесь размываться, как дома, тебя могут неправильно понять. Истолковать как большое неуважение.

– Они что, совсем не моются? – удивился я и посмотрел на задумчивого, сидящего в полной неподвижности, словно истукан, орка.

– Почему? – пожал Гхажш плечами. – Моются. После рождения, после смерти, после большой битвы, если надо смыть с себя кровь, и перед зачатием ребёнка. В остальных случаях это считается излишней роскошью.

– Понятно, а попить-то можно?

– Сейчас не стоит. Только местные могут пить здешнюю воду просто так и ничем не заболеть. Я, когда был здесь первый раз, хлебнул сдуру прямо из ведра и потом месяц блевал с кровью.

– А что-же мы тогда пить будем, если эту воду нельзя?

– В гханака есть запас воды, очищенной серебром, для странников. Там напьёмся. Колючки здешней заварим, жажду хорошо утоляет, и на вкус приятно. А когда пойдём дальше, тоже положим серебра в бурдюки с водой, потом будем добавлять шагху, и можно пить почти без опаски.

– Знаешь, после таких объяснений мне как-то и умываться расхотелось, – сказал я, глядя на мутную влагу, плескавшуюся в складном ведре.

– От умывания не умрёшь, – рассмеялся Гхажш. – Раз уж нам дали воду для этого, отказаться – тоже означало бы проявить неуважение. Наклонись, я тебе полью.

После меня Гхажш умылся сам, предупредив меня, чтобы я не выливал на него всю воду, а оставил чуть-чуть на донышке. Этот, совсем крохотный остаток, он выплеснул обратно в колодец, чем вызвал одобрительный кивок темнолицего орка.

Гханака отличалась от окружающих хижин только отсутствием каменной скамьи у входа. Я решил, что странникам по здешним обычаям не полагается сидеть вне дома.

И ещё в нашем новом приюте было очень пусто. В Сторожевой деревне огхров были хотя бы стол с лежанкой да печь, а здесь не было и этого. Путникам полагалось спать прямо на земле, завернувшись в буургха. Присутствовавшие в гханака двое странников так и делали.

Гхажш подошёл к одному, толкнул его носком башмака в бок и, когда спящий недовольно заворочался, спросил: «Чего щёки мнёте?»

– А чего нам ещё делать? – недовольно ответил проснувшийся, оказавшийся Гхаем. – Ты бы пробежался, как мы, тоже бы упал и дрых без просыпу. От самой реки бегом. За этим корноухим не угонишься, ему, что болото, что скалы, всё нипочём. Угхлуука прёт, барахло ваше и всё равно бежит, словно земли не касается. Даже следов за ним не остаётся. Хорошо, за воротами, когда до пустыни добрались, нас местные ребята встретили, разгрузили немного, а то бы не добежали, сдохли по дороге.

– Понятно, – Гхажш отошёл в угол и снял крышку с огромного, врытого в землю под горло, кувшина. – Вы давно здесь?

– Со вчерашнего вечера, – ответил Гхай, садясь и толкая в бок Огхра. – Просыпайся, недотёпа.

– Пей, – Гхажш подал мне черпак с прозрачной водой и снова повернулся к Гхаю. – Угхлуук где?

– Не знаю, – Гхай помотал головой. – Башка гудит, не выспался. Он ещё вечером ушёл куда-то, нам не сказал, до сих пор не возвращался.

Я принял от Гхажша воду и только с первым глотком понял, сколько же у меня во рту и горле пыли. Прополоскав рот, я огляделся, поискал, куда можно сплюнуть грязь, убедился, что некуда, и сплюнул прямо на земляной пол.

– Ты при местных так не сделай, – сказал Гхажш, забирая у меня черпак. Он тоже прополоскал рот, но, в отличие от меня, не сплюнул, а проглотил. – Здесь за неуважение к воде могут на кол посадить. Из колючки.