Самолюбие перестанет быть движущей силой да и изменится по своей природе. Когда почти все будут одинаково сильны разумом и сотрутся различия между «высоким» и «низким» занятием, когда каждое дело станет одинаково почитаемым (ибо исчезнут непроизводительные профессии и всякий труд будет высокотворческим), «положение» будет зависеть только от целеустремленности личности, т. е. мерилом значительности человека станет в конечном счете его собственная духовная гармония.
Опрометчивость Мвена Маса формально поставила его недалеко от Бета Лона. Оба добивались открыть способ «внепространственного» преодоления пространства, оба стали виновниками человеческих жертв. Но если Бет Лон пренебрегал жизнями из холодной научной любознательности, то Мвен Мас одержим страстью завоевать пространство для человека. И общественность скорей склонна извинить проступок, руководимый благородными побуждениями, чем попытку Пур Хисса раскопать в действиях Мвена корыстное желание прославиться.
Как видим, психологическая канва романа вобрала целую систему социально-философских экстраполяций — фантастических прогнозов о типе личности и человеческих отношениях при коммунизме. Логизм этих прогнозов неизбежно сказался на художественной структуре психологического анализа. Когда Мвен Мас сопоставляет себя с Бетом Лоном, индивидуально окрашенное переживание сразу же уступает место полупублицистическому тезису автора: Мвен с горечью думал, «не принадлежит ли он к категории „быков“… „Бык“ — это сильный и энергичный, но совершенно безжалостный… человек» (92). Несчастья человечества в прошлом усугублялись "такими людьми, провозглашавшими себя в разных обличьях единственно знающими истину, считавшими себя вправе подавлять все несогласные с ними мнения, искоренять иные образы мышления и жизни. С тех пор человечество избегало малейшего признака абсолютности во мнениях, желаниях и вкусах и стало более всего опасаться «быков» (92).
Индивидуальные переживания развернуты через обобщение, и Ефремов как художник идет преимущественно этим дедуктивным путем.
Мвена толкнула на опрометчивый эксперимент кипучая африканская кровь. Наделяя героя повышенной эмоциональностью, автор развивает определенную социально-биологическую концепцию. Коммунистический мир, полагает Ефремов, свободно раскроет в индивидуальной личности психическую наследственность рас и народов. Эрг Hoop, как можно судить по фамилии, потомок норманнов — морских бродяг. Его профессия звездолетчика — и от природной жажды странствий, давшей так много человечеству в познании мира. Через профессию будущего и «вечную» национальную особенность Ефремов типизирует исторически преображенную благородную общечеловеческую потребность.
В противоположность Ноору заведующий станциями галактической связи Дар Ветер — человек Земли. (Между прочим, это различие создает дилемму для Веды Конг: она любила Эрга Ноора, но так и не смогла разделить его цыганской страсти к путешествиям). Спокойная выдержка обуздывает увлекающуюся натуру Ветра. В превосходном волевом сплаве этого героя Ефремов сосредоточил не только свой идеал гармонического душевного баланса, но в какой-то мере и свойства русского национального характера (Дар Ветер ведет родословную от русского народа), таящего под нордической холодностью южную пламенность. В красавице-танцовщице Чаре Нанди подчеркнут артистизм афро-индийских народов, и так далее.
Художественный принцип индивидуализации — типизации заключает в себе ефремовскую социально-биологическую концепцию человека. Галерея героев «Туманности Андромеды» как бы подсказывает возможный путь духовного расцвета человечества. Каждая раса, каждый народ отдадут Человеку будущего свое природное богатство, сотнями тысячелетий закрепленное в наследственности, стало быть, наиболее прочное и рациональное, — такова мысль Ефремова. Каждый тип в «Туманности Андромеды» — проекция в будущее какого-то национального качества, общечеловеческой склонности или идеи. Вот какой смысл укрупненности, обобщенности индивидуального в героях романа.
Принцип — отчетливо противоположный беляевскому. Александр Беляев старался подчеркнуть индивидуально-личное: на «таких личных элементах и держится вся ткань художественной характеристики, только в… смешении личного и „служебного“ и возможно придать реальный характер миру фантастическому». [312] Служебным Беляев называл отношение персонажа к научному материалу. Ему приходилось отстаивать личное у редакторов, вытравлявших «всякую» психологию, как им казалось, в пользу научного содержания. Однако уже он создавал лучшие свои образы не по принципу механической смеси, но органически сплавляя лично человеческое с научно-фантастической идеей. Жабры Ихтиандра — это и его душевная драма (оторванность человека-рыбы от людей). Трагедия отделенной от тела головы профессора Доуэля — последствие научной идеи.
Что же касается человека будущего, то Беляев ставил перед собой ограниченную задачу: больше художественную, чем идейную. Он хотел показать людей ближайшего завтра и справедливо полагал, что они «будут больше напоминать современников, чем людей будущего». [313] В одном романе он поставил целью показать многообразие их вкусов: никаких стандартов в быту; одни изображены любителями «ультрамодернизированной домашней обстановки — мебели и пр., другие — любителями старинной мебели». [314]
При самом беглом чтении романов 60-х годов о коммунизме (напомним хотя бы «Возвращение» А. и Б. Стругацких или «Люди как боги» С. Снегова) обнаруживаешь, что вкусы людей будущего стали крупней, что интересы сместились в более серьезную, более духовную сферу.
Произошло упрощение материальных бытовых потребностей (на примере которых Беляев пытался проследить расцвет индивидуальности) и, наоборот, усложнились и выросли духовные. Весь багаж ефремовского Дара Ветра при переезде на новое место умещается в небольшом ящике. Он слишком занят более важными вещами. Но самое главное: если каждый везде будет обеспечен всем необходимым, не обязательно художественно уникальным, но красивым своей рациональностью, то отпадет нужда обрастать излишним. Когда станут легкодоступны все художественные богатства человечества, отомрет потребность в домашнем музее, в «индивидуально» загроможденной квартире, подобной той, которой обременил своего героя Ян Ларри в повести «Страна счастливых». А ведь эта книга даже немножко аскетична на фоне других утопий 20 — 30-х годов.
С тех пор изменилось мироотношение человека. Расчетливей стало представление об изобилии. Чтобы материальных благ хватило на всех, их не следует транжирить на необязательные прихоти. Возможно, потребуется поэтому именно стандарт — в бытовом обиходе. Ефремов предусматривает целую эпоху Упрощения Вещей. А для украшения женщин драгоценные камни у него привозят даже с Венеры. Предмет расточительной роскоши стал символом тонкого чувства изящного. Потребность в красоте стала значить для людей слишком много, поэтому ее культивируют наряду с противоположной — скромностью в жилье, бытовой обстановке. В некоторых утопических романах 20-х годов предполагалась физическая и психическая нивелировка мужчин и женщин. Драгоценные фаанты на шее прекрасной Веды Конг — одна из многих деталей, которыми в «Туманности Андромеды» подчеркнута противоположная мысль: подлинное равенство с мужчиной в делах и трудах нисколько не помешает еще больше быть женщиной.
Рационалистические и чуть ли не скуповатые, герои «Туманности Андромеды» на самом деле — проекция в будущее той диалектики души, которую в зародыше наблюдал еще Беляев: «Эта глубина переживаний и вместе с тем способность быстро переключить свое внимание на другое, сосредоточить все свои душевные силы на одном предмете…». [315] Ефремову удалось спроецировать эту диалектику в будущее, потому что за десятилетия она вызрела, и читатель больше подготовлен воспринять ее. Беляева беспокоило ведь, что человек будущего, «с огромным самообладанием, умением сдерживать себя», может показаться читателю «бесчувственным, бездушным, холодным, не вызывающим симпатий». [316]