Ефремов не убаюкивает, нет. Трагической судьбой планеты Зирда он и предупреждает. Но он и утверждает, что нет фатальной неизбежности, что мы в ракетно-атомный век не зря возлагаем столько надежд на человеческий разум.
В «Туманности Андромеды» наметилась методологическая интеграция предупреждающей и утверждающей утопии (которую Ефремов осуществит и в идейно-жанровой структуре своей новой книги «Час Быка», 1969). Пафос ефремовской фантастики в этом смысле двуедин: писатель вселяет надежду, не тая опасности, и предупреждает, взывая к надежде и мечте. В своих фантастических идеях, частных и общих, конкретных и абстрактных, Ефремов удивительно чувствует диалектику человеческой природы, от индивида до общества. Критерий человека — неизменный внутренний ориентир его фантазии.
Герои «Туманности Андромеды» вызвали самые противоречивые толки. Одним понравилось в этой книге «отношение людей будущего к творческому труду, к обществу и друг к другу» (авиаконструктор О. Антонов), другие как раз это сочли наименее удачным. В самом деле: могут ли захватить воображение персонажи, которых нечетко различаешь, характеры мало индивидуализированные, личности суховатые и рационалистичные? Всё это как будто в самом деле присуще ефремовским героям. Но — в ином качестве и в другом смысле.
Вспомним, что научная фантастика взывает к иной — более рационалистичной, чем бытовая художественная литература, сфере воображения; что эстетика фантастической идеи как бы преобладает над художественной формой и поэтому образ в фантастике «суше» и «скелетней» (с точки зрения обычной художественности). Герой научной фантастики в принципе не может быть измерен жизненной полнотой бытового изображения.
Герой научно-фантастического романа, так сказать, сверхромантичен: его «одна страсть» (в отличие от сложносплетения многих душевных свойств бытового персонажа) заострена, к тому же обстоятельствами, более исключительными, чем в обычной романтике. И ни эта «одна страсть» не дает материала для многогранной обрисовки, ни обстоятельства не позволяют детализировать изгибы души. Ведь обстановка, в которой действует герой научной фантастики, требует не столько страсти, эмоций, сколько идей, интеллекта. Мужество решений звездолетчика — в мышлении ученого. Характер развертывается в «приключениях мысли», а даже эмоционально окрашенная мысль не так индивидуальна, как чувство.
Как говорит писатель Альтов, герой научной фантастики «светит по принципу Луны — отраженным светом стоящих за этим героем идей… В реалистическом романе можно сочно написать героя — и он будет жить. А в романе фантастическом самое блестящее реалистическое описание еще не делает героя — героем» (из письма Е. Брандису). Подразумевается не нравственная величина персонажа, а выпуклость изображения. Если подсчитать, продолжает Альтов, число «строк, отданных раскрытию характера и обрисовке Мвена Маса, то — уверен — Мвен окажется позади Дар Ветра и всех суперкрасавиц. Но спросите… у 10 человек: кто им запомнился в этом романе? И минимум 8 человек назовут прежде всего Мвена Маса. За ним — чрезвычайно интересные идеи. „Я поэт, тем и интересен“. Герой фантастического романа „тем и интересен“, что светит (или не светит — и тогда не интересен) фантастическими идеями».
Дело, конечно, не в числе строк, а в качестве, но вот это-то качество и создается прежде всего изяществом, оригинальностью и человечностью фантастических идей, ('стоящих за спиной" героя. Отберите, говорит Альтов, у капитана Немо его «Наутилус» — и он потеряет девять десятых своего обаяния. Потому что чудесный корабль как техническая мысль неотделим от социального протеста, от трагического одиночества и всей романтичной личности этого борца за свободу. Вот в каком смысле «отражаемая» героем фантастическая идея — опорный момент его художественно-психологической характеристики. Персонаж всегда выступает в свете ее эстетического, философского и т. д. контекста, а этот последний — сплошь и рядом научный (или квазинаучный) тезис, т. е. обособлен от личности героя. Здесь дело и в стилистике (научная лексика менее индивидуальна, чем бытовая), и в композиции (переадресовка изложения фантастической идеи герою или автору мало что меняет в ней самой), и во всем, из чего состоит художественная ткань.
С ефремовским Мвеном Масом, например, связана центральная гипотеза «Туманности Андромеды» — Великое Кольцо, вобравшая многие другие космогонические и социально-этические идеи писателя. Неодолимое пространство препятствует расширению галактического братства. Мвену Масу мучительно ждать, пока наука постепенно, шаг за шагом подойдет к проблеме пространства, и он решается на опасный эксперимент. Попытка пробить мгновенный канал к братьям в туманности Андромеды повлекла человеческие жертвы, тем не менее Мотивы эксперимента не только благородны, но и высокогуманны.
Фантастическая идея нуль-пространства освещает Мвена Маса и как человека, причем человека именно той далекой эпохи — очень близкого нам и все же очень непохожего. Вокруг нее завязывается сложный узел моральных проблем. Пур Хисс расценил нетерпеливость Мвена как низменное желание обессмертить себя; сам же виновник отправляется в добровольное изгнание на Остров Забвения и т. д. Отсюда возникает фантастическая идея другого плана: "Мы, — говорит Мвен Mac, — по-прежнему живем на цепи разума (подразумевая, очевидно, что эта цепь не удержала, а скорее толкнула его на опасный опыт, — А. Б.), — интеллектуальная сторона у нас ушла вперед, а эмоциональная отстала… О ней надо позаботиться, чтобы не ей требовалась цепь разума, а подчас разуму — ее цепь". Мощный интеллект потребовал «могучего тела, полного жизненной энергии, но это же тело порождает сильные эмоции» (79). Так возникает противоречие, и оно дает новый толчок развитию человека. Дело не только в воспитании чувств, но и в каком-то более тонком взаимодействии эмоций с рассудком. Необходимо будет, полагает Ефремов, поднять разум чувств до высоты интеллекта, возможно, — вернуться (на новом, конечно, уровне) к синкретическому восприятию мира, которое было свойственно нашим предкам.
Психологический контекст романа переходит в фантастическую идею и наоборот.
Люди у Ефремова несколько рационалистичны не только потому, что автор не преодолел элементов научного стиля, перенасытил характеристики логизмом понятий, язык героев — терминами, но и потому, что без всего этого просто было не обойтись. Сами люди другие — и потому фантаст должен был писать их иной кистью.
Представление героев «Туманности Андромеды» об идеальной личности более глубокое и требовательное, чем у нас. Они приветливы и в то же время сдержанно-рассудочны, — видимо, оттого, что сознают недостаточную по сравнению с идеалом культуру своего духа. Они как бы выверяют свой внутренний мир, прежде чем обнаружить его перед другими. "Заведующий внешними станциями (Дар Ветер, — А. Б.) ничем не выразил своих переживаний — считалось неприличным обнаруживать их в его годы" (13). А его молодой помощник «порозовел от усилий оставаться бесстрастным. Он с юношеским пылом сочувствовал своему начальнику, быть может, сознавая, что сам когда-то пройдет через радости и горе большой работы и большой ответственности» (13).
Молодой человек жалел ученого, вынужденного расстаться с работой, в которой смысл жизни. Но ведь жалость унижает заключенным в ней сомнением в способности человека преодолеть трудную полосу жизни. В таком сочувствии — доля заботы о себе (и со мной может случиться такое), а ведь глубочайший коллективизм проник в самые тонкие человеческие отношения. С отмиранием социального антагонизма изменится мироощущение и, так сказать, самоощущение личности.
Не принято, например, даже дать почувствовать другому, что восхищаются его личными качествами. Помощник Дар Ветра, преклоняющийся (по нашей терминологии) перед большим ученым, стоял тем не менее перед ним «в свободной позе, с гордой осанкой» (13). Здесь Ефремову, может быть, не хватило красок, но мысль сама по себе примечательна. Поза помощника Дар Ветра — это, употребляя выражение А. Толстого, «внутренний жест» психологии равенства, которая стала уже инстинктом. Люди будут в равной мере далеки и от самоутверждения, и от рабского желания стушеваться. Молодому человеку и в голову не придет, что его почитание может быть как-то внешне выражено, а если бы и пришло — Ветер его просто не понял бы. Для обоих слишком высока ценность личности, чтобы как-то оттенять разницу в положении друг друга.