Она заколебалась на миг: будто смолистый запах был сам по себе способен соблазнить ее - но одумалась: -Нет, Иван. Умерло что-то и оживать не хочет. -Жаль,- искренне, кажется, сказал он.- А у меня с моей к окончательному разрыву идет: не можем под одной крышей жить. Бобылем в конце концов останусь... Поедем? -Нет... Зачем с Натальей связался? -Вот ты о чем?.. Так это раз всего было. -Мало? -Это как считать... Хочешь мне той же монетой отплатить? -Зачем? Мы ж не на рынке...- и ушла, охваченная внезапной меланхолией.... Подобные объяснения приводят обычно к последствиям прямо противоположным тем, которые на них возлагают: не наводят мостов к прошлому, но, напротив, их сжигают - и в таких случаях особенно болезненны для участников. Так что Иван Александрович зря затеял этот разговор... Но, с другой стороны, с ним никогда нельзя было знать в точности, чего он хочет. Может быть, он этого обратного результата и добивался - и догадка эта стала истинной и конечной причиной неожиданной хандры Ирины Сергеевны... Визит Алексея Григорьевича к первому секретарю обкома и состоявшийся между ними телефонный разговор вызвал, как начальный удар в биллиарде, многочисленные столкновения чиновных шаров, их отскоки от бортов и даже прямые попадания в лузы. Завотделом Потапов позвонил Сорокину и сразу напал на него: в прямом и в переносном смысле - едва не обрадовался представившейся возможности: -Что у тебя там делается?! Консультантами не можете село обеспечить?! Умеете только по городу на скорой гонять! Может, их в район надо выслать, специалистов твоих?! Чтоб толку больше было?!. Это была особая, начальственная манера распекать: говорить нарочито темно и бессвязно, чтобы подчиненный не только потел, выслушивая выговор, но еще и ломал голову и выворачивался наизнанку, силясь понять, в чем он провинился. Но Сорокин не был, в полном смысле слова, его подчиненным - кроме того, у него был редкий дар решать подобные задачки и выходить сухим из воды, что больше всего в нем и бесило. -Так это не ко мне,- с дерзким спокойствием прервал он Потапова, едва услыхал, что речь идет о Кабанцеве.- Это наука. Я тут зачем? Мне моих хватает. -Как - наука?- опешил Потапов, который, руководя слишком большим числом людей одновременно, никак не мог разобраться, с какого, так сказать, боку они ему подвластны и подотчетны. Сорокин объяснил ему: терпеливо и благодушно, как сделал бы это новичку в кадровых вопросах, что Кабанцев доцент института и в этом качестве курируется отделом науки, который тоже подчинен Потапову, но минуя Сорокина; выходило, что Сорокин ни при чем, а Потапов все-таки за все в ответе. Ошалев от такой дерзости, Потапов забыл отчитать его за то, что в области, по его данным, свирепствует эпидемия, о которой он ничего не знает, бросил трубку и перезвонил в отдел науки, где ему почтительно, но твердо разъяснили, что институт усовершенствования врачей принадлежит системе союзного министерства здравоохранения и, имея ведомственное подчинение, относится-таки к медикам. Надо было либо в Москву звонить, уточнять и жаловаться, либо снова Сорокину - Потапов плюнул и, не испытывая более своего терпения, позвонил Кабанцеву. Тот все еще сидел дома и второй день подряд ждал вызова к Гусеву. Потапов, вымещая на нем дурное настроение, приказал ему, вместо этого, немедленно отправляться в Тарасовку. -Зачем?- робко заупрямился инфекционист. -А зачем, сам должен знать!-прикрикнул тот, верный себе и не объясняя лишнего, хотя Кабанцев до сих пор вроде бы числился его человеком и даже союзником - так что тому, после такого распекания, впору было либо вешаться, либо немедленно бежать на автобусную станцию. Первое его побуждение именно таким и было, но потом он поодумался, скрепился и решил ехать в Петровское наутро, но, как сказал Гусев, первым автобусом: чтоб потом не было нареканий, что приказ выполнен не дословно... Он сильно обозлился на тех, кто его подставил. Получив разнос от Потапова, он справедливо вывел отсюда, что на него нажаловались: не иначе как Ирина Сергеевна, которую он держал утром за локотки, - и главное, его лишили доступа к Гусеву. То что это произошло из-за никому не известной сельской докторши, его не удивляло: слабые для того и существуют на свете, чтоб о них иной раз спотыкались сильные. Надо знать, как высоко ценится в провинции (да и не только там) признание высокопоставленных лиц, которое, в случае врачей, проявляется именно в таких доверительных вызовах, и как долго его добиваются - чтоб понять всю черноту злости, охватившей сердце Михаила Дмитриевича. Прежде чем ехать в Петровское, он заглянул вечером в областную санэпидстанцию. Там выслушали его жалобы и разделили чувства в отношении Петровской больницы и его руководителя: - Ему все мало? Он сам этого доктора выпросил? Ему помощь нужна? Получит ее! Пришлем ему комиссию!.. И все та же докторша? Которая у всех инфекции находит? И ей поможем, не оставим без внимания... Вы поезжайте пока, Михал Дмитрич: раз начальство требует соберете информацию, а что делать с ней, мы разберемся...- и с таким двойным назиданием и поручением Кабанцев отложил все свои дела (которых у него, признаться, было не так уж много) и отправился первым, шестичасовым, автобусом в Петровское, не вызвав даже оттуда машину, что непременно бы сделал в рядовых обстоятельствах. Одно это должно было насторожить многоопытного Пирогова, но он и без того находился как бы на осадном положении и готовился к худшему... В больницу Кабанцев прибыл за полтора часа до появления в ней дневных врачей и, браня себя за мальчишеское усердие, а Пирогова - за ни с чем не сообразную спесь и гордыню, спрятался в рощице по соседству с воротами, откуда можно было наблюдать за движением по дороге: здесь его месть вызрела окончательно. Просидев битый час на жестком пеньке, он как ни в чем не бывало вошел в кабинет к Пирогову, только что здесь объявившемуся, и объяснил ранний визит случайным стечением обстоятельств: -Машина попутная была - дай, думаю, загляну до работы. Потом жарко будет, развезет, да и времени особого нет. Я ведь один на кафедре крокодил мой на пляже греется, а я здесь маюсь... Что у тебя за инфекция?.. Выслушав с десяток похожих друг на друга, как проштампованных, случаев, он поскучнел, сбросил с себя наигранную и неубедительную живость, глянул на Пирогова с недобрым чувством: -В авантюру меня втянуть хотите? Откуда я знаю, что за язвы? Кого мне благодарить за все это? Я же из-за вас главного клиента своего лишился. Болели б и болели - велика беда? Никто ж не умер? -Нет пока.- Пирогов по природе своей был умеренным оптимистом. -И не помрут. Что суетиться тогда?.. Да даже если б и так?.. Ирина все эта - не помню, как по батюшке. Полная такая, интересная. На сеновал бы с ней завалиться... -Я понял, о ком вы,- прервал его Пирогов, потому что тот готов был уточнять второстепенные детали и далее.- Детская докторша наша. Понятно, что в первую очередь беспокоится. Случаи-то детские. -Другие и не обращаются... Вы б в младенчество ее перевели. Микропедиатром. Там инфекций меньше: материнский иммунитет действует. -А она за всех. И микро- и макро-. -Да?..- и Кабанцев поглядел на Пирогова так, будто он сказал нечто из ряда вон выходящее.- А этот кто? Который у секретаря обкома был? У меня на него зубище: как у мамонта. Тут Пирогов оказался вполне с ним солидарен: -Да и у меня тоже. Не знаю, как от него избавиться. -Но это ж вы его за мной послали? -Да упаси бог! Что я: себе враг или вчера родился? Жаловаться надо по инстанции: этому меня еще в армии научили. -Это вы правильно говорите. Но отвечать все равно вы будете. -А кто же? Жду уже. Идем больных смотреть? -Зачем?.. Вы и без меня хорошо их описали.- У него сложился план действий.- Профессору оставим. Договорились? Я на вас зла не держу: спустим все на тормозах - он приезжает, вы ему это подсовываете. Пусть бруцеллез свой ставит. Он ведь ничего другого не знает. Да и старые болезни лучше новых: привыкли к ним - вроде так и надо. -А что на самом деле? -А я знаю? Откуда мне? Такой же, как и вы, докторишка... Грипп какой-нибудь. Учебники смотрели? -Смотрел, конечно. У меня хороший справочник немецкий. С картинками. -По-немецки шпарите? А я вот ни один язык не осилю - наверно, так и помру в невежестве... Немецкий - это хорошо. Только у них ведь наших болезней нет: живут чисто слишком. Нам бы китайский освоить, они ближе как-то - да не поймешь ничего, в иероглифах этих... Не знаю, Иван Александрыч,- окончательно надумал он.- Ничего вам путного не скажу и, наверно, раскланяюсь..- и оглянулся в поисках двери. -Сначала напишите что-нибудь,- Пирогова было не так просто обвести вокруг пальца, и он удержал его за рукав.- Два слова - не больше...- и рассыпал перед ним свободной рукой стопку амбулаторных карт и больничных историй. Кабанцев взглянул на них с откровенной досадой: -Так их смотреть надо. -А кто мешает? Одного-двух хотя бы...- Здесь он приврал: в больнице был только маленький Торцов, которого Ирина Сергеевна умыкнула из Тарасовки. -Этого не могу! Не положено!- запричитал тот.- Мне после них к начальству с визитом идти - кто ж мне это позволит? -А без записи не получится, не выйдете,- и Иван Александрович воспользовался даже сильнодействующим московским средством: Не то снова придется кое-кому в область ехать... Кабанцев косо поглядел на него, соизмерил его угрозу с собственными. -Скажете, приехал и не написал ничего?.. Так я ж не отказываюсь - профессора только предлагаю дождаться. Он прибудет скоро. Иван Александрович придвинул к нему карточки и согласился на полумеры: -Ладно. Напишите хотя бы, что надо его вызвать. Чтоб не от меня шло... И свое мнение припишите. Кабанцев посмотрел с немым укором: -Вы все свое?.. Я ж их не видел. -Пойдемте тогда смотреть,- уперся Пирогов, а Кабанцев разгорячился: -Заразу эту?! Которая неизвестно как передается?!.- и замолк, сообразив, что сказал лишнее. -Пишите без осмотра,-дожал его Пирогов и протянул авторучку. -Упрямый вы человек, Иван Александрович. Знаете, что если я руку приложу, то на меня ответственность свалится. И москвича мне подсунули. Заодно с ним - только за его спиной прячетесь. Хотите снова ко мне его послать. А он с самим Гусевым по телефону разговаривает. Москвич поэтому, наверно... Что ж вы так? Это был шантаж, подстраивающийся под дружбу, но Пирогов на него не поддался. -Этому, я думаю, вы и сами не верите. Мне от него одни неприятности. Но раз уж съездил он к вам, можно и воспользоваться. С худой овцы, как говорится. Оставьте закорюку какую-нибудь,- как бы уступил и сбил цену он.- А то меня на той сосне вздернут. За то, что я с вами не проконсультировался. -Это-то я понимаю!закивал тот.- Хотите, чтоб я рядом висел? Легче вам от этого будет? -Вам ничего не будет. Вы можете не знать. Это если студент не знает, ему курс не зачитывают, а вы в своей должности вне всякого сомнения... Что вы пишете?..заглянул он в историю болезни, боясь, что Кабанцев напишет что-нибудь вроде того, что доволен ведением истории болезни и не имеет к ней претензий. -Пишу, что больше всего данных за бруцеллез. Все равно, крокодил мой то же самое напишет - зачем я с ним спорить буду?..- и Кабанцев во всех подложенных ему историях болезни и амбулаторных картах вывел нечто одинаковое и расплывчатое, где простое "не знаю" было выражено столь замысловато, что запись могла приличествовать не одному только доценту, но и самому профессору, и даже члену Большой Академии... Совершив этот гражданский подвиг, он никуда не поехал, а остался в кабинете - в ожидании законного вознаграждения. Пирогов, понаторевший в житейских делах, понял его без слов и пошел к больничному сейфу, служившему кроме хранения бумаг еще и баром. -Водку или коньяк? -А от чего пьянеют меньше? Водка - она все-таки зимой лучше. -Машину дадим,- сказал Пирогов: ему было жаль коньяка, но он выставил его - наказал себя: нечего было хвастаться. -Армянский? Это хорошо. Но его нельзя, наверно, без закуски? Развезет, боюсь...