Очень много написано о неудачной попытке убить Гитлера 20 июля 1944 года, но вряд ли есть какое-либо упоминание о том, что лишь через два часа после этой попытки Гитлер встретился с Муссолини на месте взрыва, чтобы обсудить с ним политическую ситуацию.? Нет! Даже Вы не сможете попасть сегодня в ставку,? сказали мне часовые у барьера.? Меня вызвали на совещание Гитлера и Муссолини. Вы должны пропустить меня!? Совещание не состоится,? сообщил часовой.? Почему?? Из-за того, что случилось.

Этот лаконичный ответ был моим первым соприкосновением с покушением 20 июля.

Совсем рядом со ставкой Гитлера находилась дополнительная железнодорожная станция с кодовым названием Герлиц. Мне в конце концов удалось миновать часовых и добраться до этой станции, где я должен был встречать Муссолини, прибывавшего в середине дня. На этой станции от врача Гитлера, профессора Мореля, я и услышал, что же произошло на самом деле. Он рассказал мне, что Гитлеру удалось уцелеть буквально чудом, взрыв его почти не затронул, тогда как многие из тех, кто находился в помещении, получили серьезные ранения. Он выразил большое восхищение полным спокойствием Гитлера: проверяя, нет ли повреждений, врач удивился, что пульс у того вполне нормальный.

В то время как врач рассказывал мне все это, Гитлер сам появился на платформе, чтобы встретить Муссолини. Ничто не свидетельствовало о происшедшем, за исключением того, что правая рука у него онемела. Когда прибыл поезд, я заметил, что он протягивает Муссолини левую руку и сам двигается более медленно, чем обычно, будто при замедленной съемке. Пока три минуты ехали на машине до ставки Гитлера, он спокойно и ровным голосом рассказал Муссолини о покушении, как если бы оно его не касалось. Глаза Муссолини, и так навыкате от природы, казалось, чуть не выскочили из орбит от ужаса.

Мы проследовали прямо в комнату для совещаний, которая была похожа на разбомбленный дом после воздушного налета. Какое-то время оба они молча смотрели вокруг, потом Гитлер привел некоторые подробности. Он показал Муссолини, как наклонился над столом, разглядывая что-то на карте, и оперся на правый локоть, когда произошел взрыв, почти рядом с его рукой. Крышка стола взлетела на воздух, она-то и ушибла ему правую руку. В углу комнаты лежала униформа, которая была на Гитлере в то утро. Он показал Муссолини изорванные в клочья брюки и слегка поврежденный мундир, а также продемонстрировал свой затылок с опаленными волосами.

Муссолини пришел в ужас: он не мог понять, как такое могло случиться в ставке; на лице его отражалось чрезвычайное беспокойство. В руинах этого кабинета, который являлся главным центральным пунктом управления итало-германского сотрудничества, он, вероятно, увидел руины всей политической структуры оси Рим? Берлин. Сначала он мог осмыслить это событие лишь как плохое предзнаменование и лишь спустя некоторое время настолько овладел собой, что смог поздравить Гитлера со спасением.

Реакция Гитлера была совершенно иной: «Я стоял здесь у стола, бомба взорвалась прямо у меня под ногами. Мои сотрудники, находившиеся в углу комнаты, были серьезно ранены; офицера, оказавшегося прямо передо мной, буквально выбросило через окно и сильно ранило. Посмотрите на мою униформу! Посмотрите на мои ожоги! Когда я размышляю обо всем этом, то должен сказать: мне ясно, что со мной ничего не случится; несомненно, мне суждено продолжить путь и выполнить мою задачу. Не впервые я чудом ускользаю от смерти. Впервые это было во время первой мировой войны, а затем во время моей политической карьеры, где также было несколько чудесных избавлений. То, что случилось сегодня, это кульминация! И избежав смерти таким необычайным образом, я более чем когда-либо убежден, что великое дело, которому я служу, минует те опасности, которые угрожают нам сегодня, и все кончится хорошо!»

Гитлер с восторгом упивался этими словами, как это всегда было ему свойственно; от спокойного повествовательного тона, которым рассказывал о подробностях происшествия, он перешел к тому пафосу, который редко не производил впечатление на собеседника. Он несколько отличался от той яростной и напыщенной риторики, которой он пользовался в своих публичных выступлениях. Взрывы ярости, подобные тем, что имели место в выступлениях и которые ему нередко приписывали в частных беседах, никогда не происходили во время разговоров, когда я присутствовал как переводчик.

Гитлер, очевидно, заставил Муссолини воспрянуть духом, еще раз оказав то влияние на собеседника, о котором я упоминал. В таких случаях Гитлер всегда каким-то образом казался убедительным. Муссолини начал смотреть веселее, казалось, он забыл о своих тревогах.

«Должен сказать, Вы правы, фюрер»,? с чувством ответил дуче.? Тот, кто видел разрушения в этой комнате и видел, как Вы стоите здесь, почти не получив травм после взрыва, и слушает, как Вы говорите, не может оспорить тот факт, что небеса держат над Вами свою ограждающую длань. Положение у нас плохое, можно сказать, почти отчаянное, но то, что случилось сегодня, придает мне смелости. После чуда, которое произошло здесь в этой комнате сегодня, немыслимо, чтобы наше дело потерпело неудачу».

Потом они нашли более удобное место, где могли бы обсудить различные вопросы, стоявшие на повестке дня, но, разумеется, после недавних волнующих событий серьезного разговора не получилось. Среди руин в комментариях обоих диктаторов преобладало одно чувство? наше положение отчаянное, но мы надеемся на чудо или, вернее, после сегодняшнего дня мы знаем, что чудо произойдет, так, как произошло здесь, и мы не можем позволить себе утратить отвагу. Это была последняя встреча Гитлера и Муссолини.

Теперь Гитлер еще больше, чем прежде, верил в свою Судьбу. Месть его заговорщикам была бесчеловечной.

Одним из самых запоминающихся примеров полного отсутствия чувства реальности у Гитлера после этого вмешательства провидения явились переговоры, проходившие в той же самой ставке в октябре 1944 года.

Я имею в виду попытку Гитлера сформировать, при совершенно немыслимых обстоятельствах, новое французское правительство. Во главе этого правительства должен был встать бывший французский коммунист Жак Дорио, основавший во Франции крайне правую партию. Франция, которую предстояло представлять этому новому правительству, почти целиком находилась в руках союзных держав, поэтому резиденцией правительства предложили сделать город Зигмаринген в южной Германии, губернатор которого категорически не желал, чтобы там развевался трехцветный флаг.

Переговоры между предполагаемыми французскими министрами напоминали довоенный французский фильм «Les nouveaux Messieurs». Налицо было личное соперничество, а «премьер-министра» Дорио так недолюбливали другие французы, что он жил вместе с нами в «Шпортс-отеле», поэтому у меня имелось много возможностей переговорить с ним. Дорио был очень интеллигентным человеком, который, казалось, точно знает, чего хочет. В бытность свою коммунистом он встречался со Сталиным, очень хорошо знал Восток, особенно Китай. Он подавлял остальных членов «правительственной делегации» и намного превосходил Риббентропа в качестве участника переговоров.

После того как сверхчеловеческими усилиями удалось достигнуть какого-то подобия согласия, Гитлер принял новое правительство, поговорил с его членами о Кале и Дюнкерке и дал им свое отеческое благословение. Доносившийся издалека грохот русских орудий подчеркивал нереальность этой сцены.

Тогда я видел Гитлера в последний раз. 14 апреля 1945 года я получил последние указания от Риббентропа. Мне следовало отправиться в Гармиш, где тогда находились министерства. Я добрался лишь до Зальцбурга, где меня и застало окончание войны.

Так закончилась моя переводческая работа. Началась она 1 августа 1923 года и дала мне возможность играть на протяжении почти четверти века небольшую, но и не незначительную роль, тесно связанную с политическими событиями в Европе, с подъемом и крушением моей родной страны. Мой личный опыт привел меня к убеждению, что определенные принципы хороши для всех народов и определяют события, независимо от пожеланий отдельной, хоть и облеченной властью, личности.