В первый и единственный раз я слушал речь Гитлера от начала до конца, не выполняя официальных функций переводчика. Мне было особенно интересно увидеть, как были представлены общественности события, в которых я сам участвовал. «Я разработал новый план,? заявил Гитлер, имея в виду свои предложения по урегулированию польского вопроса,? о нем доложили британскому послу; его прочли ему предложение за предложением, и, кроме того, мой министр иностранных дел дал подробные объяснения». Я мысленно вернулся к бурной встрече между Риббентропом и Гендерсоном, когда «объяснение» чуть не кончилось дракой. Хотя я слушал очень внимательно, но не услышал никакого указания на тот факт, что Гендерсону отказали в получении текста этих предложений.

«Польша выбрала войну и теперь получила ее… „Прошло восемнадцать дней. Никогда прежде в истории сказанное не было воплощено более точно и полно: «Господь разорвет их на куски, и коня и всадника, и повозку и возницу“. Так говорил Гитлер-победитель, описывая блицкриг в Польше. Он был торжествующим и непреклонным.

«Пусть война продлится три года, слова „капитуляция“ не прозвучит? даже будь это четыре года, пять, шесть или семь лет»,? с ужасом услышал я его слова. Он продолжал эту похвальбу, порой в агрессивном тоне. Я понял, что, разумеется, в ближайшее время мне не придется переводить на его встрече с Чемберленом, хотя при подстрекательстве Геринга таковая и была предложена одним шведским предпринимателем в моем присутствии при его разговоре с Гитлером, несмотря на то, что война уже разразилась.

26 сентября 1939 года все мы вернулись в Берлин, хотя Риббентроп на следующий день улетел самолетом в Москву.

1 октября появился Чиано и имел два продолжительных разговора с Гитлером в Канцелярии и еще одну беседу в министерстве иностранных дел с Риббентропом, вернувшимся из своей короткой поездки.

На этих длительных переговорах не всплыло ничего нового; представитель «отступницы» Италии был пренебрежительно принят и Гитлером, и Риббентропом. Гитлер был так окрылен успехом молниеносной войны в Польше, что обрадовался новому слушателю и часами подводил итог и перечислял все фазы кампании с подробным отчетом о добыче и о захваченных пленных. Выражение лица Чиано не могло не напомнить припев популярной в Берлине 1933 года песенки «Этого мы уже наслушались». Не в первый и не в последний раз вспоминалась мне эта песенка, когда я видел лица посетителей Гитлера и Риббентропа.

Риббентроп тоже был чрезвычайно доволен собой? не кампанией в Польше, а своим успехом в Москве. Он с энтузиазмом восхищался русскими, как в разговорах со мной по поводу первого визита в русскую столицу, пока итальянцам тоже не стало казаться, что они «этого уже наслушались». Но за ужином, который Риббентроп дал на своей вилле в Далеме, он превзошел самого себя. После продолжительных ледяных пауз, во время которых Чиано обращался ко мне, он заметил, что в компании «людей с сильными лицами» из окружения Сталина он чувствовал себя так же свободно, как среди старых членов партии. Это замечание он сделал как-то раз и раньше в моем присутствии? перед критически настроенным собранием членов партии с большим стажем. Эти люди всегда. презирал и Риббентропа, примкнувшего к партии лишь незадолго до того, как она получила власть.

Когда я перевел это высказывание, Чиано беспомощно уставился в тарелку; ни один «союзник» не мог бы более ясно выразить свое недовольство. Но Риббентроп часто выказывал полное отсутствие дипломатического такта и тогда вел себя, как настоящий enfant terrible. «Русские в Кремле напомнили мне почетный караул дуче в палаццо Венеция»,? с невинным видом добавил он, и остаток вечера Чиано говорил только со мной.

Мне часто предоставлялась возможность поговорить с Чиано и при других обстоятельствах, кроме того холодного званого ужина. Я смог узнать его поближе и проникнуться уважением к этому человеку, который, несмотря на нередко вызывающее и в некотором роде некультурное поведение на официальных мероприятиях, очень ясно представлял себе суть событий и не позволял себе поверить в ослеплении хитроумным словесам Гитлера и Риббентропа. Тогда он приехал в Берлин, чтобы улучшить заметно охладевшие итало-германские отношения. Его скептический приговор относительно наших первоначальных успехов ни в коей мере не изменил его мнения, которое он высказывал мне в августе, что как только Англия и Франция вступят в войну, конца ждать придется долго.

Вскоре после отъезда Чиано бюро переводов вступило в полосу повышенной активности. Фактически я не был больше приписан к этой важной и очень загруженной работой службе и не возглавлял ее. Теперь меня сделали ответственным за все, что имело отношение к иностранным языкам, и я получил здесь абсолютные полномочия. Гитлер и Риббентроп всегда следили за тем, чтобы выполнялись мои требования в том, что касалось какого-либо отдельного задания. Бюро переводов создавалось годами и стало великолепно работающим точным инструментом, способным справиться с самыми трудными для перевода материалами. О его существовании не было известно широкой публике, в министерстве иностранных дел на него смотрели косо из-за смешанного состава.

Даже во время войны эта служба была Лигой Наций в миниатюре. В ее состав входили англичане, французы, испанцы, португальцы, югославы, болгары и представители других национальностей. В последующие годы были созданы отделения в Париже и других европейских городах. Для выполнения больших заданий привлекалось 150 человек. Секретность обеспечивалась по методу, подобному методу, использовавшемуся американцами во время проведения денежной реформы в Германии 1948 года, когда немецкие эксперты работали взаперти в незнакомом месте.

В октябре 1939 года бюро переводов занимало два этажа в отеле «Адлон», наглухо изолированном от внешнего мира. Здесь, как на пустынном острове, «маленькая Лига Наций» какое-то время могла жить и работать спокойно: телефон был отключен, подходы к этажам перекрывались, а на дальних подступах внимательные глаза специальной полиции незаметно следили за тем, чтобы остров оставался островом.

Именно здесь большая речь, которую Гитлер произнес в Королевской опере в Варшаве, перевели на многие языки. Это была одна из тех речей, к первой части которых очень подошел бы припев «мы этого уже наслушались». Эта часть речи состояла из подробного отчета о польской кампании, из истории германских попыток урегулирования, из нападок на Англию и «западные плутократии» и содержала все обычные уловки речей подобного рода? технические факты и статистическая информация перемежались лирической декламацией и яростными тирадами.

Заключительная часть речи представляла, однако, большой интерес для бюро переводов, работники которого часто могли предугадать возможную реакцию зарубежных стран.

Важными пунктами нам показались: «Обеспечение большей прозрачности внешней политики европейских государств»; «Больше не требуется никакого пересмотра, за исключением возврата немецких колоний… что ни в коем случае не является незамедлительным»; «Реорганизация рынков и окончательное урегулирование валютных проблем»; «Сокращение вооружений до разумного и экономичного уровня»; «Европейский статус, который даст всем народам чувство безопасности и, следовательно, обеспечит мир».

Тем не менее за рубежом реакция, по крайней мере в том, что касалось ведущих политиков, была совершенно отрицательной. Слова Гитлера после опыта марта и августа 1939 года уже не имели, на их взгляд, значения.

«Теперь позиция ясна. Англия и Франция отвергли протянутую Фюрером руку дружбы. Они швырнули перчатку, и Германия подняла ее»,? гласило исходившее от Риббентропа официальное заявление 21 октября 1939 года, которое мы перевели в своем бюро.

Польская война была выиграна, но защита мира потерпела поражение.

В речи в итальянском парламенте в середине декабря Чиано отомстил за грубый прием, оказанный ему в Берлине. Он сказал, что по так называемому «Стальному пакту», столь торжественно подписанному в прошлом году в Берлине, Германия и Италия должны были постоянно поддерживать тесные контакты между собой, чтобы сохранить мир в Европе на протяжении от трех до пяти лет. Чтобы обеспечить этот мирный период, не следовало поднимать никаких политических вопросов, которые могли бы спровоцировать новые кризисы. «Стальной пакт» заключался в том же духе, что и Антикоминтерновский пакт, и не предполагал возможность какого-либо соглашения между Германией и Советским Союзом, о котором Италии впервые сообщили, когда министр иностранных дел Германии уже был на пути в Москву.