Вместо этого я сидел и смотрел на протянутую руку этого парня, который пришел за отпущением грехов, а сам втайне праздновал победу, моя индульгенция была ему нужна как собаке пятая нога.
Прошло несколько тягучих секунд. Видя, что я не шевелюсь, Никита медленно опустил руку, резиновая улыбка сползла с лица. Он поднялся, неловко повернувшись, едва не уронил стул и пошел к выходу с высоко поднятой головой - никем не осужденный победитель...
...Ожил молчавший до того приборчик на колене, сначала робко пискнув, а затем заполняя небеса веселой трелью. Все было понятно и так - крыло беспокойно шевельнулось над головой, зацепив краем восходящий поток, и я довернул к ядру термика. Сказался перерыв - я проспал момент и вывалился из потока с другой стороны. Ничего, сейчас справлюсь... Поток оказался широким и на удивление спокойным, и скоро мы вышли высоко над гребнем. Взгляду открылась лежащая за хребтом долина, залитая солнцем. Так безумно красиво земля может выглядеть только с высоты, мы постоянно живем на плоскости и по плоскости перемещаемся, смотрим только себе под ноги, несчастные существа, слепые, как новорожденные котята...
Внутри шевельнулось странное чувство одиночества - не того одиночества, которое испытывает житель большого города даже в метро, не безысходного одиночества заключенного, но сладкого, упоительного одиночества маленького человечка, вдруг оказавшегося наедине с целой планетой...
Я и сам не заметил, как отмахал маршрут. На посадку заходил оглядываясь, пару раз проверял координаты: точка вроде та, а на финише никого и нет...
Потом оказалось, что я "привез" далеко не худший результат. Фарид, которому я, оказывается, показал хвост, ругался на чем свет стоит. Кто-то приставал с расспросами, кто-то поглядывал завистливо. Мне, впрочем, было все равно - я летел не за этим, я просто искал свое место в небе, а не на пьедестале. И кажется, мое место осталось моим.
День четвертый
Небеса обиделись на нас. Облака опустились почти до земли, в двух шагах ничего не видно. Робкие надежды на то, что поднимется ветерок и раздует это ненастье, повисли в тумане. Из гостиницы можно было не выходить - что мы, собственно, и делали.
Старт, естественно, объявили закрытым - впрочем, его сегодня и не открывали. (Сыч тут же съязвил: "РП закрыл старт, не приходя в сознание".) Вальцов ответил на эту реплику двумя бутылками дагестанского коньяка.
Кто-то отсыпался, кто-то отправился в бильярдную, кто-то в боулинг. У пилотов вообще загадочная тяга к неторопливо катящимся шарообразным предметам - эти два вида развлечений пользуются просто бешеной популярностью. А вот, скажем, теннис их не очень привлекает - отчего так? Оставив Толика философствовать на эту тему, я вышел на балкон.
Гостиница висела в облаке. Откуда-то снизу, как сквозь вату, доносились голоса: скучают пилоты. Ну ладно мы: мы в такую погоду не взлетаем. А каково тому, кто ведет сейчас рейсовый борт?..
...Тогда я возвращался на три дня раньше срока, сняв свою кандидатуру с соревнований. Родина встречала непогодой; вместо золотых листьев и осенних яблок впереди ждал промозглый дождь и двенадцать градусов тепла. Люфтганзовский "Боинг" проваливался вниз сквозь космы дождевых облаков. Я подремывал в кресле, сосед рядом со мной вцепился в подлокотники и боязливо поглядывал в иллюминатор на исхлестанное дождем крыло. По законцовке было видно, как оно пружинит - машину ощутимо покачивало.
Нижняя кромка облачности находилась метрах в пятистах от земли. Борт довернул, вывалился из туч и снизился над полосой. Касание было довольно мягким, пилоты знали свое дело. Машина словно вздохнула облегченно, расслабив уставшие крылья, так долго державшие ее в воздухе.
Мы еще катили по полосе, когда пассажиры оживленно зашевелились. В салоне стало шумно, некоторые потянулись к выходу, несмотря на просьбу стюардессы оставаться на местах.
Меня всегда интересовала в людях эта черта. Ведь никто не сойдет на землю, пока не откроют люк, никто не получит багаж, пока его не доставят с борта. Но неистребимая привычка куда-то торопиться заставляет людей стоять в очереди у выхода с таким видом, словно они прилетели на два часа раньше остальных.
Самолет остановился у терминала. Выждав, пока самые нетерпеливые, потолкав друг друга локтями, вывалятся наружу, я поднялся и пошел к выходу. Валявшиеся по всему салону салфетки, обертки от конфет и жевательной резинки, фольга выглядели на борту летательного аппарата как остатки пирушки в храме.
Выходя, я положил ладонь на мокрый от дождя борт. Казалось, он вздрагивал, как бока взмыленной лошади. Я похлопал его и пошел к людям, в толчею большого аэропорта. Грустно расставаться с самолетами...
Дожидаясь багажа, я видел сквозь залитые дождем стекла, как к "Боингу" подошел тягач, чтобы оттащить его на стоянку и дозаправку - казалось, борт устал настолько, что не в силах передвигаться самостоятельно; с бессильно обвисших крыльев ручьями стекала вода.
Я взвалил на плечо рюкзак с парапланом, в котором, кроме крыла, помещался весь мой нехитрый багаж, и вышел под дождь. Подлетело такси, я положил рюкзак на заднее сиденье. Стараюсь никогда не класть крыло в багажник.
Таксист запросил астрономическую сумму. Я пожал плечами, уселся и закурил, откинувшись на спинку сиденья. К дому мы подъезжали, когда на улице уже зажглись фонари. Я расплатился, не торгуясь; таксист, молчавший всю дорогу, внимательно посмотрел на меня и протянул несколько купюр обратно. Видимо, у меня был вид, словно я умер еще вчера.
Татьяна была дома. Она выбежала в прихожую с индейским боевым кличем, рассыпая свои карандаши, маркеры и рекламные буклеты, и повисла у меня на шее. Я уткнулся ей в плечо, гладил ее волосы и чувствовал, как оттаивает ледышка, саднившая в груди весь день.
Она отстранилась, оглядела меня и взъерошила мне волосы:
- Привет победителям! Ну что, пьем шампанское?
Я улыбнулся в ответ:
- Я оставил лавры другим, пусть разбираются между собой. Нельзя же выигрывать все на свете.
Я чувствовал, как согреваюсь; мне было хорошо дома.
- Ну и черт с ними. - она была великодушна. - Все равно пьем шампанское! А как там Никита?
Радость возвращения потускнела, словно задули свечу.
- Покорми меня чем-нибудь, а? - я стащил с плеч куртку, прошел на кухню и уселся на привычное место.
Татьяна прошла следом, звякнула кастрюльками на плите, достала из холодильника сок.
Повисла неловкая пауза.
- Знаешь, Белов, - сказала она, внимательно глядя на меня, - вообще-то на тебя это не похоже, но, по-моему, ты просто ему завидуешь...
...Наутро все пошло наперекосяк. Лучше бы она, уходя на работу, заперла меня дома.
Позвонил знакомый, которого я давно уговаривал хоть одним глазком взглянуть на парапланы. Именно сегодня у него выдался свободный день, и я через силу собрался. Наскоро выпил кофе, схватил рюкзак с крылом и выскочил на улицу.
Дождь закончился, кромка облачности поднялась метров до восьмисот, и даже немного потеплело.
Всегда такая покладистая, Лизавета вдруг заупрямилась. Мотор фыркнул и заглох. Я растерянно посмотрел на приборную панель - да что это с ней? С четвертой попытки двигатель запустился, но работал с перебоями. Пока машина приходила в себя, я позвонил Семену и услышал, что наша буксировочная лебедка разобрана для замены барабана. Еле уговорил его что-нибудь сообразить. Недовольно бурча, он все же пообещал поставить на багажник "Москвича" пассивную лебедку* и приехать на поле.
Я похлопал по карманам и убедился, что забыл сигареты. У табачного ларька Лизавета заглохла опять; я потихоньку начал заводиться.
Ей-богу, стоило отменить все и вернуться, а я решил назло всему подняться в небо - там все должно пройти само собой.
Как я ни торопился, к назначенному часу опоздал все равно. Ребята заждались; знакомый мой едва не уехал обратно. Наспех поздоровавшись со всеми, я вышел на старт. Любого другого с таким настроением я бы просто не выпустил в небо... Я отмахнулся от предчувствий, разозлившись еще больше, и прогнал Сергея, который хотел проверить мое снаряжение.