В. Б. И терпения. И ласки. И чувства прощения - умения прощать других.
В. С. Да-да! У меня очерки о Проскурине, об Астафьеве, об Акулове, о Шевцове, об Абрамове, о Пикуле. Из поэтов - об Исаеве, о Васильеве, о Кедрине, о Ручьеве, о Гумилеве, о Клюеве, о Хлебникове. И я не могу так просто отписаться. Я обязательно напишу портрет, то есть должен максимально полно о человеке высказаться. И ты сам знаешь, как это тяжело.
В. Б. А ты родился и вырос где?
В. С. Я родился в селе Ивашлак, в Башкирии. Оттуда переехал на Урал. После семилетки устроился на ЧМЗ, Челябинский металлургический завод. Электромашинистом, потом работал в мартене. Ты сам инженер, должен меня понимать. Допустим, я менее образован, чем какой-то доктор филологических наук. Но этот доктор тоже не знает, что такое мартен, не знает, что это за ярость, что за красота. Когда я обжигал свои зрачки, куда ни повернись огонь и железо, но все равно это прекрасно. Потом, Володя, когда я слышал, как ворона каркает, или как соловей поет, или цветок пахнет, я после смены ночной падал в траву в лугах и плакал оттого, что есть они - земля есть, речка есть - эта великая и вечная сила!
В. Б. А как ты пришел в поэзию?
В. С. В поэзию я рано пришел. Писать начал еще до семи лет. А в седьмом классе уже печатался в районной газете. Когда работал металлургом, тогда уже тем более печатался и даже книги издавал. Помогали Ручьев, Колымчанин, Татьяничева Людмила Константиновна, Марк Гроссман, Александр Коркин. Хоть я и печатался, но членом Союза, конечно, еще не был, а очень хотелось. Я рукопись стихов собрал в посылочку и - Василию Дмитриевичу Федорову. И написал ему записочку: "Я, такой-то и такой, работаю там-то и там, пишу то-то и то. Если я графоман - не отвечайте, не обижусь. Но если я человек даровитый, а вы не ответите, то я очень на вас обижусь". Прошло месяца четыре - ни ответа, ни привета. Я загрустил, и в бригаде моей тоже загрустили: значит, Валька - графоман, хоть и печатается. И вот 7 ноября, как сейчас помню, заглядываю я по обыкновению в ящик почтовый по пути на утреннюю смену, а в ящике такая цветастая бумажка лежит - телеграмма: "Дорогой друг, поздравляю тебя с днем Октябрьской революции, с прекрасной книгой стихов, которая пошла в набор в "Советском писателе". Срочно приезжай! Василий Федоров". Ну, для меня, знаешь, что это было? Даже сейчас мне тяжело об этом говорить без волнения. Я прихожу в мартен, переоделся в спецовку и к начальнику смены с этой телеграммой. Он тотчас же освободил меня от работы, вызвав сменщика. Да, это был праздник для всего нашего цеха, они все болели за меня душой. А потом я приехал к Федорову в Москву. Долго стоял у двери, нажать звонок. Наконец осмелился. Открывает мне дверь красивый седой человек в костюме. Увидел меня и, знаешь, что сказал: "Лара, на нем лица нет! Дай ему водки!" Она вынесла целый стакан. И дала мне одну клубничку. Я выпил, заел этой самой клубничиной. Он посмотрел на меня одобрительно так и сказал: "Ну, теперь заходи!" И с приглашенным позже Семеном Шуртаковым мы потом всю ночь пили и говорили, и я им читал стихи. Так меня через месяц и в союз приняли, И я еще раз хочу подчеркнуть, что впереди нас с тобой идущий человек, Володя, был и смелее, и благородней! Он перенес уже это горе, а мы только по его следам идем. Судьба так распорядилась, что я провожал Василия Дмитриевича и в последний путь. Лариса Федоровна, Ирма плачут, а я им говорю: "Не плачьте! Посмотрите, какой красивый он лежит". Они посмотрели: "Ох, и правда, красивый!" И радостно так успокоились. После похорон и поминок в Доме литераторов хлынул такой дождь. Эта примета благая - Бог как бы взял во внимание пришедшего к нему человека. Я нигде никакой слабинки во время похорон не допустил, но когда в своей "Ниве" ехал по скоростной дороге уже после поминок, я заплакал. Слезами благодарности, слезами уважения к своему учителю. Слезами невозможности изменить случившееся. Вот так я и жил. А любил я многих своих старших товарищей.
В. Б. Ты считаешь свою судьбу уже удавшейся? Ты уже сделал, что хотел? Или многое еще осталось как бы недописанным, недоговоренным?
В. С. Скажу тебе честно. Судьбу свою считаю состоявшейся. Поэтом считаю себя очень русским. Очень устойчивым человеком, прошедшим через все ветра. Да здравствует родное русское бессмертное слово. Как у меня дальше сложится? Я считаю себя поэтом, который пережил очень много, потому что мама моя родила восемь детей, и три брата у меня погибли. Один брат погиб на моих глазах. Мне было 9 лет. А он работал в карьере, добывал камень для строительства. Карьер обрушился, и я увидел, как его заваливает. Шел ему семнадцатый год. Вот я в тот миг и повзрослел, и постарел до его возраста. Все его друзья стали моими друзьями. И не случайно я тебе называю людей - а они все мои друзья, - которые на 10, 15, а то и 20 лет меня старше. Так уж сложилось. Считаю себя незыблемо национальным русским поэтом. У меня книга есть "Крест поэта". Она посвящена русским поэтам, русской истории, русской трагедии. И еще вот что: когда я встречался с национальными нашими братьями, а я всю жизнь связан с ними, то они мне говорили: "Слава Богу, Валентин, что ты такой русский. Мы очень тебя уважаем за это. И знаем, что ты
тоже не можешь нас не уважать, и не можешь быть чужим нам". У Павла Васильева "Снегири взлетают красногрудые", помнишь, кто вынес эти чудные стихи и спас их для нас? - еврей, которого потом за это и посадили. Еще раз повторяю: человек, влюбленный в свой народ, коленопреклоненно будет относиться к любому другому народу, потому что плохого народа нет. А подлецов у каждого народа всегда с лихвой хватает.
Вадим Кожинов
Кожинов Вадим Валерьянович, критик, историк, публицист. Родился 5 июля 1930 года. Окончил филологический факультет МГУ. Кандидат филологических наук. Член Союза писателей СССР. Ведущий критик журнала "Наш современник". Кроме своих знаменитых критических, литературоведческих и исторических трудов прославился как собиратель русских талантов. Открыл для России литературоведа мирового значения Михаила Бахтина. Стал идеологом поэтического направления, известного как "тихая лирика". Пропагандировал и в книгах, и в статьях творчество поэтов Николая Рубцова, Станислава Куняева, Анатолия Передреева, Михаила Лапшина, Юрия Кузнецова и др. Последним птенцом из кожиновского гнезда стал прозаик и философ Дмитрий Галковский. Публицист и общественный деятель национально-патриотической ориентации. Автор книг "Виды искусства" (1960), "Основы теории литературы" (1962), "Происхождение романа" (1963), "Николай Рубцов: заметки о жизни и творчестве" (1976), "Стихи и поэзия" (1980) и многих других. Никогда не занимал крупных должностей, но влияние его на литературный и на общественный процесс жизни России неоспоримо. Хотя ему не дали по политическим причинам даже защитить докторскую диссертацию, он давно уже, еще до смерти своей, стал одним из духовных учителей русского патриотического направления, соперничая по своему влиянию с академиком Дмитрием Лихачевым.
Перестройку резко не принял. И осознанно отошел от литературной критики. Погрузился в историю России. Выпустил три тома по истории России ХХ века.
Жил в Москве. Скончался 25 января 2001 года.
"Один из крупнейших русских мыслителей советского периода, ученик великих мыслителей начала века, прошедший через ГУЛАГ А.Ф.Лосев (1893-1988) писал еще в те времена (текст этот, понятно, был опубликован лишь в наши дни): "Каким именем назовем эту великую и страшную, эту всемогущую и родную для человека стихию, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а именно главным образом в духовном и социальном родстве с нею, когда он знает для себя такое общее, которое, несмотря на свою общность, содержит в себе бесконечное богатство индивидуального, когда это общее и есть он сам, в своей последней и интимной сущности? Это есть Родина".
Вдумаемся в это глубокое размышление о родине, к которому, конечно же, присоединится каждый русский человек, обладающий духовным здоровьем.