Как при этом меняется отношение художника к своим героям, что противопоставлял ранний Шукшин миру бездуховности, миру расчетливого потребительства, черствой деловитости?

Испугавшись своей цельной крестьянской душой наползающего мещанства, лезущего во все щели потребительства, вещизма, он поначалу отверг для себя деловитость вообще. Его герои - люди порыва. Вот Гринька, герой одноименного рассказа, увидел, что на бензохранилище загорелась бочка на одной из машин, вскочил в горящую машину и с риском для жизни вывел ее к реке. Подвиг? Да. А так в жизни парень как парень: и выпить не против, и повалять дурака любит. Тот же дед-плотник из рассказа "Критики". Терпел, терпел, как актер фальшиво изображает сельского жителя, а сам топор в руках неправильно держит, взял да и запустил сапогом в голубой экран: не ври, мол! Семка Рысь, умелец, мастер на все руки, решается сам добровольно отремонтировать старый храм, обратился к властям за поддержкой, а там ему объяснили, что церковка, им облюбованная, архитектурной ценности не представляет, поздняя копия владимирских храмов. Взял он с горя "полкилограмма водки", тут же осадил..." Все это люди искренние, добрые, но по характеру своему стихийные. Природное дионисийское начало представляется в первых рассказах Шукшина чуть ли не панацеей от бездушия, черствости. Приходит время - и приходит понимание сложности, понимание того, что так же, как от ненависти к куркулям, к зажравшимся обывателям, готов был взорвать все, пойти с кулаками на человека герой ранних его рассказов, стремясь освободиться от душевной тоски: так Егор Прокудин, главный герой последнего кинофильма "Калина красная" когда-то стихийно попал в тюрьму. Легче ли Егору, что он может взять и швырнуть пачку денег в лицо официанту, представителю этого самого потребительства, если после этого он пойдет на новые преступления?

Шукшин показывает, что не страшны Губошлепам, уголовникам, лишенным каких-либо проявлений сострадания, жалости, расчетливым бандитам стихийные порывы Прокудина. Не боится и бездушный чиновник Синельников взрыва чувств Кольки Скалкина. Да, в ярости залил Колька чернилами светлый костюм бюрократа, все наше сочувствие на его стороне. Но за свой порыв Колька оплачивает Синельникову полную стоимость костюма, а тот с улыбкой признается, что отнесет костюм в химчистку, там в два счета выведут. Кто остался проигравшим?

А благородный реставратор Семка Рысь, ударившийся в пьянство, получив отказ в разрешении на ремонт храма и от духовных властей, и от гражданских,- не утвердил ли он своим загулом правоту чиновника? Если бы такими стихийными, единоличными были все порывы защитников страны, не уцелеть бы в свое время и собору Василия Блаженного, предназначенному было под снос. Не порывы, какими бы благородными они ни были, определяют борьбу с миром стяжателей. Только тогда силен становится в своем раскаянии, в отрицании прошлого Егор Прокудин, когда его стихийная, яростная душа почувствовала близость к себе созидающего начала семьи Любы Байкаловой: отца, матери, брата и прежде всего - ее самой. Образ Любы Байкаловой встал в традиционный для русской литературы ряд светлых женских образов. Именно ее здоровыми и нравственно чистыми силами, непоколебимым утверждающим характером уверенной в себе русской женщины спасается Егор Прокудин. Именно спокойный характер труженика, созидателя, крепко стоящего ногами на земле, но не погрязшего в благополучной пошлости быта, брата Любы Байкаловой, колхозного тракториста - противопоставляется Губошлепу и его подручным. В откровенно условной концовке "Калины красной" брат Любы догоняет на тракторе убийц Егора Прокудина и сбрасывает их в воду, подобно нечисти, мешающей людям жить.

Я не разделял в этих заметках Шукшина-писателя и Шукшина-режиссера, Шукшина-сценариста и Шукшина-драматурга. То, что не договаривал в кинофильме, он прояснял в рассказе. То, что было не совсем ясно в рассказе, объяснял в ярких, публицистических статьях. Делить его на жанры, на периоды нельзя, увидишь какие-то новые оттенки, но потеряешь ощущение личности в целом. Потеряешь то, ради чего жил Василий Шукшин. А жил и работал он для того, чтобы говорить на одном языке, на равных

со своим народом, чтобы помогать "...исследовать жизнь, открывать прекрасное в жизни и идти с этим к людям. Надо страдать, когда торжествует зло, и тоже идти к людям. Иначе к чему все?"

...И правда, иначе к чему искусство?

Василий Белов

БЕЛОВ Василий Иванович. Прозаик, драматург, поэт. Родился в деревне Тимониха Вологодской области 23 октября 1932 года в крестьянской семье. После окончания семилетней школы уехал в г.Сокол, учился в ФЗО. Служил в армии. С 1956 года - член КПСС. В 1959-64 годах учился в Литературном институте в Москве. Первооткрывателем его таланта был его известный земляк поэт и прозаик Александр Яшин. Василий Белов начинал как поэт, впрочем, не забывает о поэзии он и до сих пор, но всемирную славу Василий Белов обрел как глубоко национальный русский прозаик. Первая публикация - в ленинградском журнале "Звезда" в 1956 году. Первая книга стихов вышла в 1961 году "Деревенька моя лесная". В том же году вышла первая повесть "Деревня Бердяйка". Широкое признание принесла Белову повесть "Привычное дело", отклоненная "Новым миром" и опубликованная в журнале "Север" в 1966 году. Пожалуй, "Привычное дело" вместе с "Матрениным двором" А.Солженицына возглавили канонический ряд произведений так называемой деревенской прозы. Его следующие произведения "Плотницкие рассказы" и "Бухтины вологодские" уже печатал "Новый мир". Иван Африканович из "Привычного дела" уже стал навечно в литературе типом русского праведника и вольного человека, мужественно отстаивающего справедливость народной жизни и народного уклада. Другим типом, одним из первых введенным в русскую литературу, стал тип лишнего человека Кости Зорина из цикла "Воспитание по доктору Споку" (1968-1978). Далее этот тип обозначили в своей прозе лидеры прозы сорокалетних - Личутин, Маканин, Ким и другие. Еще одним пророчеством уже надвигающейся трагедии разрушения державы стал остросовременный роман "Все впереди", подвергнутый резкой критике как со стороны официозного марксизма, так и со стороны диссидентствующих интеллигентов. Увы, пророчество Василия Белова сбылось на все сто процентов. Распалась административная система, и вместе с ней распалась тысячелетняя держава, чему способствовали диссидентствующие интеллигенты. В восьмидесятые и девяностые годы пишет крестьянскую хронику двадцатых-тридцатых годов "Кануны", где первым пересматривает концепцию трагической коллективизации в русской деревне. В годы перестройки входил в ЦК КПСС и был в составе "красной сотни" делегирован в Верховный Совет СССР. Очень быстро понял всю вредоносность перестройки для русского народа и в своей пламенной публицистике вместе с такими же, как он, видными писателями Валентином Распутиным, Юрием Бондаревым, Михаилом Алексеевым призывал народ к сопротивлению разрушителям страны. Участвовал в обороне Дома Советов в 1993 году. Был обстрелян у Останкино. Событиям 1993 года посвящена его пьеса "Семейные праздники", поставленная во МХАТе Татьяны Дорониной режиссером и актером Николаем Пеньковым. Живет в Вологде. Женат.

ТЯЖЕСТЬ КРЕСТА

В противовес дьявольскому разладу наш православно-этический лад не позволяет душе двоиться, троиться или вообще дробиться на мелкие части. Такому ладу. я думаю, отнюдь не противоречат высокие жизненные цели и, на первый взгляд, непосильные задачи, вроде создания шедевров, подобных Кижам. Все это так, но как определить, на что ты способен? Вот тут-то и требуется дерзостный, смелый шаг. Бог помогает дерзающим... Тяжесть жизненного креста, если человек встал с колен и шагает истинно православным путем, увеличивается с каждым последующим шагом. Такое, то есть религиозное, отношение к жизни постепенно и сперва неосознанно вырабатывалось в моем сердце. Оно объясняет сейчас и мою чисто литературную задачу, поскольку я дерзнул заняться именно литературой, а не каким-то другим делом. Я рассуждал просто: надо, как штангист-физкультурник, мечтающий о рекорде, постепенно наращивать граммы и килограммы на своей штанге. (Сравнение в эстетическом смысле ужасное, спорт, на мой взгляд, произошел отнюдь не из христианской стихии, зато сравнение логически точное.) Мне казалось, да и сейчас еще кажется, что я не надорвусь, если буду понемногу увеличивать тяжесть на штанге. Но как, и кто, и какими килограммами измеряет художественную тяжесть? Только ты сам, с помощью какой-то таинственной силы... Никто не запрещает тебе ставить поистине божественные задачи! Стремись быть лучше Толстого и Пушкина (только молчком), получится, быть может, не хуже, чем у Тургенева. Стремясь делать не хуже, чем у Тургенева, авось, и напишешь не хуже Глеба Успенского... Если ориентируешься на Глеба Успенского, то как у Тургенева у тебя наверняка не получится. Величина и сложность художественного замысла помогают максимуму исполнения. Одним словом, максималист.