Ал. М. Тут я Володя с тобой насчет шестидесятников абсолютно не согласен. Сейчас их с ожесточением топчут и левые, и правые,- все неправы. Они были востребованы временем. Временем "оттепели". Им вменяют в вину эстрадный уклон и поверхностность. Зачем мол, поэты тащились на эстраду? Но ведь это не впервые. В начале прошлого века поэтические вечера были в моде. Выступали Блок, Белый, Ахматова, не говоря уже о футуристах... Чтобы понять прошлое, надо вспомнить то время перемен, когда тоталитарная система дала первую трещину и позволила им выдохнуть свободное слово. Я иногда снимаю с полки поэтические сборники тех лет, и пусть многое в них навеяно наивной романтической верой в "хороший социализм", в улучшенную советскую власть, но безусловно ценное в них - пробуждение свободной мысли и свободных чувств. Как это у Евтушенко: "И голосом ломавшимся моим ломавшееся время закричало"? В этом обаяние и сила поэзии и прозы шестидесятников...
В. Б. Извините, Александр Алексеевич, понимаю ваши чувства, помню вашу книгу о поэзии Андрея Вознесенского, кстати, по-моему, весьма кисло оцененную, но я не согласен с вами. Я тоже прекрасно помню то время. Очень быстро они пустили петуха. Кричали, но фальшиво. Утром якобы бунтовали, а вечером шли в закрытые салоны ЦК и ЧК петь и играть на придворных дачах. Нет, если ты против, то будь Солженицыным или Бродским. А не лакействуй в высоких кабинетах. Я согласен с Иосифом Бродским, который как-то пошутил, что если Евтушенко против колхозов, то он - за колхозы. Думаю, апофеоз шестидесятничества - это явление Горбачева, хлестаковщина в масштабах державы. Но не будем спорить с вами накануне столь славного юбилея. Вы еще тогда, в шестидесятые, увидели в этих поэтах и писателях как бы возрождение любимого вами Владимира Маяковского, решили, что они и есть его преемники. Увы, но так не получилось. Ни по жизни, ни по творчеству. Вот уж чего нет у шестидесятников, так это высокого трагизма. Ни пули, ни петли, ни отчаянных баррикад. Самое благополучное литературное поколение. Преуспевают при всех режимах, от Сталина до Ельцина. Хотя бы попробовали защитить в эпоху ельцинизма имя Маяковского - нет же, забыли о нем сразу. Это вы, Александр Алексеевич - рыцарь печального образа Маяковского, никогда не отрекались от него. За что вам - честь и хвала. А как сейчас обстоят дела с его наследием? Вас что, отстранили от участия в подготовке академического собрания сочинений?
Ал. М. Я совсем неожиданно оказался отстраненным от академической науки. В аннотации к книге "Жизнь Маяковского" редакция допустила ошибку, поименовав меня главным редактором этого издания. Я действительно был когда-то приглашен на эту роль в институт мировой литературы, но вакансия главреда оказалась кому-то важнее, чем мне. Впрочем, не хочу влезать в эту грязную историю. Над собранием сочинений работают уже около двух десятков лет. Не исключено, что в новом веке оно увидит свет. Сейчас, к счастью, волна профанации советской классики пошла на убыль. Возрастает интерес и к Горькому, и к Шолохову, и к Маяковскому. Маяковскому никак не могут простить то, что его превознес Сталин. Хотя нынешние оценщики далеко превзошли Сталина в категоричности и непререкаемости своих оценок. "Последними поэтами" русской культуры, как бы "закрывшими тему", объявлялись и Мандельштам, и Левитанский, и Пастернак, и Окуджава, и Липкин, и Бродский. Сам нобелевский лауреат лучшим поэтом ХХ века назвал... Кушнера. А после смерти Бродского писали так: "Бродский был последним в России человеком, который мог понимать Пушкина, как брат брата". То есть, уже ни внукам нашим, ни правнукам этого понимания и братства не отпущено. Придется подождать, выдержит ли творчество Бродского столь неординарный уровень завышенных оценок, данных поэту после его смерти. А вот Чуковский сказал однажды: "Быть Маяковским очень трудно". И это вернее, чем сказанные по поводу Бродского слова: "Трудно быть богом".
Попробуй быть самим собой и на уровне самого себя! Не случайно до сих пор строчки Маяковского цитируют непрерывно. Даже реклама подхватила их. Беспрецедентная по размаху фронтальная атака на Маяковского оказалась пшиком. Даже бойко написанная книжонка Карабчиевского "Воскресение Маяковского" на поверку оказалась литературным апокрифом, облаченным к тому же в тайну трагического ухода ее автора из жизни. Маяковский в литературе ХХ века - самая трагическая фигура. И по стихам, и по жизни, и по разрыву мечты и действительности, и по посмертной своей славе. Кто только его не поднимал на пьедестал? И кто только не сбрасывал?
В. Б. Сбрасывали всю советскую литературу, весь большой стиль. Просчитались. Поминки не вышли. Теперь даже противники начинают понимать величие высот советской цивилизации. Станиславский и Горький, Эйзенштейн и Маяковский, Шолохов и Платонов, Шостакович и Прокофьев. И даже ваши любимые, а мною нелюбимые шестидесятники - это тоже часть именно советской цивилизации. В постсоветской культуре о них никто и не вспомнит...
Ал. М. Такие торопливые люди вроде Виктора Ерофеева уже приутихли. Спокойное литературоведение разберется: кто чего стоит. ХХ век в России дал великую литературу. С такими вершинами, которые не уступают вершинам девятнадцатого столетия.
В. Б. Кстати, а вы могли бы составить десятку лучших русских писателей ХХ века?
Ал. М. Я, конечно, Горького туда бы включил. Шолохова, Платонова, Булгакова. Уже четыре. Из поэтов бесспорны Блок, Маяковский, Есенин, Пастернак, Ахматова, Твардовский. Шесть. Вот вам и десятка. Я Твардовского в любой список включу, не понимаю, почему он замалчивается как поэт. Твардовский создал книгу на века. Недаром Бунин ее так отметил. А вторая половина века - это деревенская проза, какой-то трудно объяснимый многоголовый гений. Выше-то ничего нет. Ты знаешь, Володя. Вспоминаю Федю Абрамова, моего друга, Шукшина, Белова - классика. Женя Носов тоже, Распутин, Астафьев. Что ни имя, то явление. Солженицын на особицу. Но я бы его в список лучших тоже поставил. Видишь, растянулась десятка твоя. Если уж строго десятку составлять, то я бы ради Солженицына Ахматовой пожертвовал. А особняком, отдельно от десятки - деревенскую прозу. За последние годы я стал много задумываться еще об одной ярчайшей фигуре поэзии ХХ века - Юрии Кузнецове. Самый загадочный поэт ХХ века. Самый сложный для понимания. Его будут разгадывать весь нынешний век.
В. Б. Посмотрите, какая блестящая концовка ХХ века. В прозе - Владимир Личутин, в поэзии - Юрий Кузнецов. Сверстники, близкие друг другу, высоко ценящие друг друга.
Ал. М. Они, Володя - писатели уже двадцать первого века. Личутина прямо не впишешь в традицию деревенской прозы, он далек и от Толстого, и от Тургенева, Бунина. Это уже иное словотворчество. Мне он ближе всего своей исторической прозой: "Скитальцами", "Расколом". Интересно следить за его мыслью. Он явно не традиционен, хитровато-прищуренный иронический взгляд на жизнь. Что вы все за люди-то? А как он купается в русском языке! Многим даже не понять от собственной скудости языка. У него какой-то избыточный язык, хватило бы на десятерых. Он же еще и сам придумывает слова. И эти придумки никогда не противоречат языковым нормам. Володя Личутин - это особая любовь моя. Ты его хорошо понимаешь, и души у вас родственные. Я убежден, ты о нем еще и книгу напишешь. И он к тебе душой нараспашку.
В. Б. А как вы, деревенский парнишка, вдруг так приросли не к Есенину, не к земляку северному Клюеву, а к "горлопану, главарю" Владимиру Маяковскому? Откуда такая левизна в северной глухомани?
Ал. М. От учителя. Он так читал нам стихи Маяковского, что во мне зародилось желание знать всего поэта, понять его поэзию. Мне прислали в училище толстенный детгизовский том Владимира Маяковского. Я таскал его потом с собой по фронтам. И этот том у меня хранится с осколочным ранением. Я знал его наизусть. Читал солдатам в свободное время. Поэзия Маяковского возбудила во мне интерес ко всему новому в литературе.
В. Б. Что-то подобное было и у меня в юности. Сначала Маяковский, затем и все футуристы, ничевоки, лефовцы, все его окружение. Я переписывался с Лилей Брик, с уцелевшими осколками русского авангарда, а дальше уже стал искать молодых революционеров от искусства. Кстати, и первая опубликованная статья у меня была о Николае Асееве, верном его соратнике, талантливом русском поэте. Затем писал о Каменском, о Хлебникове. Охладили мой авангардный пыл как раз шестидесятники своим конформизмом и расчетливостью их "глотков свободы". Те же деревенщики оказались глубинно куда более смелыми и свободными, а их замах, как вы сами говорите, оказался более значимым.