Все бывшие в комнате как будто были пойманы на лету, схваченные внезапностью вторжения. Боб, не успев договорить слова приветствия, уставился на замороженную группу. Бурно меняющиеся выражения лиц так изумили его, что он остолбенел с поползшей вкось улыбкой. Ирка судорожно вздохнула.
- Ничего, Боб, ничего не происходит! - выкрикнул Илья и врезал по стулу каблуком, отчего тот, с неистовым звоном грохнув о напольные часы, выбил стекло. Илья истошно взвизгнул, с разбегу пнул входную дверь и вылетел вон.
Ирка сделала шаг к подруге, но та задрожала с огромным напряжением и, сжав свое лицо, страшно закричала. Через секунду слезы хлынули, сотрясая ее, и Боб с Иркой, бессмысленно озираясь, потащили ее к дивану. У нее началась истерика. Света что-то пыталась сказать, но не могла и, обливаясь слезами, порывалась убежать через заднюю дверь в сад. Долго не отвечала, обнимая Ирку, пряча лицо.
Видно было, что Ирка глубоко потрясена этим неожиданным для нее обликом Ильи. Она определила Свету ночевать в своей комнате, а мужа и сына отдала на попечение друг друга до следующего дня.
В печали прошел этот вечер. Света говорила и много плакала. Ирка слышала необычные вещи, не слыханные от подруги раньше. Глубокое, темное еще для самой Светы изменение произошло с ней за последние месяцы, та большая работа, которая началась годы и годы назад - кто знает, как давно - но не вызревшая, не проявленная раньше. Можно предположить, что в ее личности было что-то, что позволило соскочить с точки замерзания. Сила чувств, искренность переживаний или обостренное чувство искажаемой справедливости, ответить одним словом трудно. Только то, что представляло для нее годами несомненный интерес, теперь отчего-то оказалось в тени. И для нее мало-помалу наступили вот эти, настоящие времена. Под влиянием новой любви или отвергнутых, неразделенных чувств, или просто потому, что пришло время: кто угадает, почему и когда все, что скапливается в сердце годами, вдруг, без спроса, неумолимо пробивает себе путь наверх. Во времена прорастания созревших зерен, в те времена, когда легкими блестками опадают все щиты и за отшлифованной поверхностью собственного облика проступает нежная мякоть нетронутой сердцевины. Во времена самосуда, справедливость или несправедливость которого не видна и приговор не очевиден и годы спустя.
Света говорила: печальными и вдумчивыми были ее слова. И это были другие мысли и о других ценностях, взятые с тех сторон, которые раньше нимало не занимали ни ту, ни другую женщину. Как будто с натугой ржавого колеса ворочалось что-то внутри, разминая и поднимая из глубин непонимаемые, никчемные доселе, но, оказывается, такие реальные и живые представления.
- Ириша, - шептала Света в полумраке, - знаешь кого я любила больше всего?
- ?
- Папу. Спросишь: "Зачем ты от него сбежала?"
- Спрошу. И маму зачем увела?
- Не знаю, как это рассказать... Ты ведь его не видела? - она натянула на себя одеяло, как кокон. - Он ребенок, ласковый такой. Ему уже за пятьдесят, а у него глаза, как у... ангела. Он вообще как неотсюда. Ты таких встречала?
- Нет. Только слышала, что такие попадаются.
- Ну вот... - Света тяжело вздохнула, - когда я была маленькая, он был всем для меня. Мне не нужны были подружки, я ходила за ним хвостом. Он добрый, легкий такой. Он рисовал мне картинки, сочинял к ним стишки. И так хорошо шла жизнь... очень долго. А когда мне стукнуло одиннадцать, он влюбился. Я-то, конечно, ничего не знала, но дома все пошло вкривь и вкось. Он стал совсем другой: мной почти не занимался, был рассеян. То мама начала пропадать, то он. В памяти остался наш дом и ужасное напряжение, как перед ливнем. А потом... мама сказала, что папа влюбился и уходит жить в другой дом. - Света замолчала, переводя дух. Несмотря на давность лет, события эти неизменно тучей ложились на ее душу. - Очень странно... - протянула она, но у меня было чувство, как будто он бросил меня, понимаешь? Не маму, а меня! И я уже никогда не могла от этого отделаться. В первое время было оглушение, вата. Я ничего не помню из тех лет - до самого конца школы. Один серый туман: нет этих лет и все, выпали. Потом уже какие-то лица, друзья много позже. И, знаешь, только месяц назад я узнаю от Николая Николаевича правду о моей семейке.
- А он-то откуда знает? - разинула рот Ирка.
- Папа ему выложил, то что от меня скрывалось всю жизнь.
- Господи, Светка!
- Оказывается, Ирка, оказывается! - Света в волнении начала машинально почесывать руки, - они сговорились обмануть меня, знаешь, для "пользы ребенка"!
- Что ты тянешь! В чем дело?
- Не он! Не папа влюбился, а у мамы был любовник!
- Правда что ли...
- Папа ждал, когда она перегорит и к нам вернется. Не дождался. Кончилось тем, что она его из дома попросила, а раз я должна была остаться с мамой, они уговорились, чтобы папа все на себя взял, понимаешь?
- Он благородный человек!
Света сильно побледнела и пошла к двери.
- Ты куда? - вскинулась Ирка.
- Да нет, никуда. - Света бесцельно пошла к окну, посмотрела на темные кусты. - Я ничего не соображаю... Все не так и не туда. Что же мне делать?..
- А что ты, собственно, должна делать?
- Разве ты не понимаешь, я всю жизнь отца ненавидела! Я же мучалась без него! - в тоске вскричала она. - А потом, когда он нам приглашение прислал, как я радовалась, с какой злостью думала: "Ну вот теперь, дорогой папочка, я тебя накажу! За все, что ты у меня украл, за то, что ты меня бросил!"
- Ты его и вправду ненавидишь...
- Потому что люблю.
Они замолчали.
- Теперь все иначе - и он, и наше прошлое... - пробормотала Света, прислушиваясь к себе, - только мама... но я на нее не сержусь... хотя она все разрушила. А ведь она не представляет, как все распалось во мне...
Ирка машинально натянула одеяло повыше и с состраданием, моргая, разглядывала подругу.
- Светик, может ты чего хочешь, может поешь или выпьешь, а?
- Это идея. Ты спи, уже поздно. А я выпью чаю, мне все едино - не заснуть. Тихо-то как... - она прислушалась к глубокой тишине дома, чмокнула Ирку и притворила за собой дверь. На кухне включила электрический чайник, достала из холодильника кусок сыра. Сделала бутерброд и, забыв чай на кухне, села в плетеное кресло на веранде.