- ...Нет, нет, я хотел сказать, что четыре вполне могу!
- Ты обалдел совсем! - Илья легко встал и прошелся к окну, играя своим великолепно сухощавым телом, затем, заложив руки в карманы элегантного костюма, улыбаясь, повернулся на каблуках к Шустеру. Его встретил ненавистнический взгляд. Илья содрогнулся, веки его задрожали, но он начал спокойно, тонко улыбаясь красными губами:
- Я полагал, ты мне предложишь тысяч двадцать-тридцать, тогда мы бы могли что- то обсуждать, - сказал он с неуловимым оттенком издевательства. Но твоя сумма звучит просто смехотворно.
- Такие деньги! Чтобы ты просто не трогал мою бабу! - взвизгнул Шустер, испытывая острое желание вцепиться в это надменное лицо ногтями, как это умеют делать женщины.
- А что, - с живым интересом повернулся Илья, - она уже твоя?
- Я подарками ее забросал, куда же она от меня денется... - масляно пропел Шустер.
Илья приблизил к нему лицо и, с наслаждением расчитывая удар, зашептал:
- Я ее полапал немного, а после она, тепленькая, сказала, что не спала с тобой. Если бы этого гуся не вынесло, я бы довел дело до конца - прямо на травке!
- Падла ты! - убежденно сказал Шустер.
- От такого же слышу.
- Нет уж, извини, у меня есть какие-то принципы!
- Неужели? - с комизмом осведомился Илья. - Ты - ничтожество, невероятно оскорбительно-спокойно сказал он и задумчиво посмотрел на приятеля. Шустер неожиданно для себя задрожал.
- Ладно, твою мать, кончилась наша дружба, - он сидел с помутившимся взором. - Берегись, теперь я тебя накажу!
Илья брезгливо рассмеялся:
- Давай, попробуй! Все равно все будет так, как я хочу, - небрежно бросил он и легкой походкой быстро направился к двери, но неожиданно обернулся и, увидев опрокинутое лицо друга, доброжелательно сказал:
- Зря расстраиваешься! Подумай о нормальных деньгах - с тебя не убудет.
* * *
Стеная от раздирающего ее восторга, с трудом распрямляя затекшие коленки, из смежной с комнатой кладовки выбралась Ирка. Подслушанный разговор возродил в ней поистине страстные чувства. Она почувствовала бурю "настоящей" жизни, которая обыкновенно обходила ее стороной, а сейчас влила взаправдашний огонь в ее жилы. "Война из-за женщины! О-о-о!" - голова ее кружилась. Давясь новостями, кипя пламенным нетерпением, так освежающими ее, Ирка побежала к Анжеле. Томно раскинувшись на подушках, та излагала Оле и Саше свою непростую теорию трансформации духовной материи, обильно посыпая пеплом окружающие предметы. Молодая пара, ко всему в новой для них стране относившаяся с умилением, разиня рот слушала монолог, изредка вставляя легкие междометия. Ирка потопталась около них, но не осмелилась прервать сестру.
В изнеможении от доставшейся на ее долю удачи, не в силах более сдерживать гремевшую внутри бурю, она бросилась на розыски Светы, решив взять от жизни сразу все, что удастся. Она нашла ее в ванной перед зеркалом. Приседая, хватая подругу за плечи и захлебываясь, Ирка немедленно с наслаждением пересказала весь подслушанный разговор с прикрасами и дополнениями.
- Вот так они тебя поделили, представляешь! - радостно заключила она, жадно разглядывая следы огорчения на красивом лице.
К ее глубокому разочарованию, Света не только ни обиделась, но была заметно польщена, легко и беззаботно смеялась и, видимо, чувствовала себя на высоте. Это уязвило Ирку. Добрая по натуре, она все-таки ожидала большего. Стараясь выжать еще какие-то упущенные возможности, Ирка с детской жестокостью добавляла все более и более фантастические детали, казавшиеся уже вконец нереальными. Но Света только похваливала Ирку за расторопность.
Вдруг, в самый интересный момент, она обернулась и беспечно спросила:
- А что это за крем у тебя?
Ирка остановилась в крайнем изумлении, словно ударилась лбом в стеклянную стенку.
- Вот - крем, - наивно повторила она, но сердце ее застучало, глаза сверкнули.
- Я хочу себе что-нибудь подобрать, - ласково и просительно протянула Света, мгновенно оценив свой промах и твердой рукой выравнивая оплошность. Вообще-то я раньше не пользовалась, а теперь жарко и, наверное, надо... Ирочка, ты так хорошо во всем разбираешься - помоги мне найти что-нибудь подходящее...
Ирка мгновенно растаяла, открыла шкафчик с принадлежностями, и вскоре две женщины самозабвенно разглядывали баночки, оживленно судача на совершенно особом диалекте.
* * *
Праздничная ночь медленно перетекала в предутреннюю бессонную дрожь, гости, позевывая, разместились там и сям с чаем и сластями, когда дверь отворилась, и в гостиной появилось новое лицо.
- Николай Николаевич, с Новым Годом!
Вошедший сразу привлек взгляды своей необычайной фигурой огурцом, с плавным расширением на уровне талии. Наверху возвышалась закругленная голова, завершающая эту идеальную элипсовидную конструкцию. Голову, в свою очередь, венчала седая, ровненько подстриженная челка, очевидно привнесенная сюда из подросткового возраста и навечно украсившая эту запоминающуюся личность. Однако, известное легкомыслие в оформлении головы составляло только часть правды, ибо в целом фигура Николая Николаевича выглядела необыкновенно солидно. Добавив сюда только достоинство хороших очков, Николай Николаевич мог немедленно быть принят за профессора университета, если бы не неприлично-простоватый его взгляд, которые некоторые находили простодушным, а иные - глупым.
В русском обществе Николая Николаевича любили и охотно звали, потому что с ним можно было оставаться самим собой, но, одновременно, не относились к нему как к равному. В русском обществе сильна иерархичность: каждый чувствует свое социальное место и играет в свои маленькие игры. С Николаем Николаевичем это было не нужно. Кроме того, он многим помогал, хорошо зная условия страны и свободно владея двумя языками. Только удивительным образом и на английском, и на русском он говорил с одинаковым акцентом, так что австралийцы принимали его за иностранца, а русские - за инородца.
Небывалая простота и легкость участия в чужих трудностях мало помогли Николаю Николаевичу в завоевании достойного места в обществе, а, может быть, и явились для него роковыми, ибо его не уважали. Николай Николаевич помогал слишком легко и часто, слишком не ценил своих усилий, а это между нами как раз и почитается за глупость.