На самом деле в этот момент в марининой проигрывательной машинке крутился, источая сладчайшие романтические звуки, старый диск «Модерн Токинг», под который Марина любила работать. В свободное время она слушала Мастера Пи, Химических братьев, Зверских Мальчиков и другую, более или менее модную музыку, которую неутомимо производили более или менее пролетарского вида молодые люди в дорогих обносках с именами, звучавшими как названия и с названиями, звучавшими как диагноз.

— Меня все это, признаться, мало интересует, — продолжила Ксения Петровна, — но я хочу вас, — или, вернее, тех, кто вас послал, — серьезно предупредить: никаких фокусов. Я тридцать лет проработала в Комитете Государственной Безопасности. У меня огромные связи. Со мной шутить не стоит. Если что-то пойдет не так, мы вас в три минуты найдем и не сомневайтесь, сумеем вам сделать больно по всем правилам интенсивного дознания.

Марина с интересом посмотрела на Ксению Петровну.

Я ведь тоже стану старой, подумала она. У меня тоже будет желтоватое лицо со старательно запудренными морщинами, красный кривой рот, взгляд человека, постоянно получающего счета из небесной канцелярии. У меня будет несварение желудка, головные боли, скрипучие суставы, пальцы на ногах, слежавшиеся в рептильный плавник. Будет все это, непременно будет, потому что я терпеть не могу жить быстро, умирать молодой и оставлять после себя красивый труп. Девяносто лет, минимум, когда уже не понимаешь, чего в жизни больше — притягательного или отвратительного, и когда твои ощутительные способности по очереди торопливо покидают тебя, как допоздна засидевшиеся знакомые. И может быть, к тому времени уже изобретут, наконец, крошечное электрическое сердце, невыцветающую и невыдыхающуюся кровь, силиконовый мозг, или человечество уже окончательно в Интернет переселится и тогда, вообще, — вечно, до тех пор, пока всю Вселенную не втянет обратно в черную божественную дыру.

Ксения Петровна, собираясь уходить, взяла Валентина Викторовича под руку.

— Одну минуточку, — сказала Марина, — одну минуточку, — дама.

Ксения Петровна и Валентин Викторович одновременно обернулись.

— Хорошо, что вы напомнили. Меня тоже просили кое-что вам передать.

Но для этих никакой надежды нет, безжалостно подумала она. Разве только кого-нибудь из них клонируют потом, через две тысячи лет из случайно найденного зуба, сохранившегося в челюсти, раздавленной очередным геологическим разломом. Если только у этих ископаемых стукачей остались собственные зубы. Без памяти, без прошлого, заново, с абсолютного нуля. Это не то.

— Буквально следующее, — тоном экскурсовода продолжила Марина. — Клиенты иногда ведут себя неправильно. Суетятся, делают глупости. Мы в таких случаях особенно не церемонимся. Вскрываем грудную клетку, разрезаем сердце пополам, наливаем туда керосину и поджигаем. Разные люди попадаются: некоторые минуту живут после этого, некоторые две. В любом случае, это не самые счастливые минуты их жизни. Имейте в виду. Не самые.

Интересно, подумала она между прочим, что получится, если их начнут из искусственного зуба клонировать?

Неожиданно Ксения Петровна улыбнулась.

— Приятно было познакомиться, — сказала она, — я почему-то с самого начала была уверена, что мы найдем с вами общий язык.

— Это не общий язык, — сказала Марина, — вам послышалось. Это профессиональный разговор.

— В наше время это одно и то же, — грустно сказала Ксения Петровна.

— Что ты думаешь? — спросил ее Валентин Викторович тревожно, когда они садились в машину. Ксения Петровна включила кондиционер. Она откинула сиденье и сняла темные очки. Она достала папиросу, подумала и положила папиросу обратно в коробку.

— Если мир — театр, то это — театр комедии, — сказала она задумчиво.

— Будем надеяться, — ответил Валентин Викторович.

Ксения Петровна внимательно посмотрела на него.

— Только не веди быстро, — попросила она, — здесь чудовищная дорога. Чудовищная.

Кореянка Хо потянула косо обрезанный конец розовой атласной ленты. Узел распался и лента соскользнула с крышки на мрамор постамента. Она открыла коробку и приподняла плотно уложенную хрустящую декоративную бумагу.

В коробке лежал завернутый в газету пакет. Кореянка Хо нетерпеливо разорвала газету и они с Мариной увидели взлохмаченных президентов Америки, недоверчиво выглядывающих из своих овальных иллюминаторов так, будто они проснулись не на подходе к знакомой Нью-Йорской гавани, а где-нибудь среди скал и стремнин, в верховьях Енисея. Кореянка Хо нежно пошелестела банкнотами.

— Добро пожаловать, — сказала она почтительно и поперхнулась.

Еще в пакете лежал потрепанный почтовый конверт, в каких обычно пожилые люди хранят отпечатанные фиолетовым шрифтом благодарности по работе или облигации сталинского трехпроцентного займа. Такие конверты часто пахнут духами «Красный мак», флакон от которых, с остатками желтоватой субстанции на дне, лежит по соседству в потрескавшейся, с вываливающимися петлями шкатулке.

Кореянка Хо заглянула в конверт.

В конверте была фотография незнакомого мужчины — краснолицего, коротко стриженого, с прямым носом, со шрамом на скуле. Снимок был сделан издалека, отчего мужчина, стоявший на краю бетонной плиты, казался остановившимся на краю пустоты, в глубине которой можно было, впрочем, различить при желании нежный рафинад новостроек. Коротким указательным пальцем мужчина касался края фотографии, как бы доказывая этим жестом невидимому собеседнику наличие иного, трехмерного пространства. Во всей фигуре незнакомца, в уверенном повороте его торса была та ухватистая элегантная основательность, с которой философы рафаэлевской «Диспуты», картинно оборачиваясь, излагают друг другу проверенные начала диалектики. Еще в конверте была новенькая визитная карточка с надписью: «Харин Владимир Федорович. Частный предприниматель. Чехова 15. 7. Тел. Факс.»

— Смотри, — сказала Кореянка Хо.

Марина посмотрела и отвернулась.

— Не нравится? — спросила Кореянка Хо, разглядывая фото.

— Не очень, — поморщилась Марина.

— А мне нравится, — задумчиво сказала Кореянка Хо, прищурившись на фотографию с расстояния вытянутой руки.

Марина помолчала.

— Ты вообще его убивать не хочешь? — спросила Кореянка Хо, засовывая фотографию обратно в конверт.

— Он какой-то незначительный, — пренебрежительно сказала Марина. Она сняла свой халат и вместе с шапочкой бросила на постамент. — Поехали лучше в Белоостров с парашютом прыгать.

— Поехали, — сказала Кореянка Хо. — А по-моему как раз наоборот — очень представительный мужчина. Дай-ка мне телефончик.

— Зачем? — спросила Марина.

— Одному человеку хочу позвонить, — загадочно ответила Кореянка Хо. Они быстро упаковали все обратно в коробку и вышли из похоронного зала, — скажу ему, что он может быть свободен теперь со своим Ниссаном Террано восемьдесят восьмого года без кондиционера.

— Зачем тебе кондиционер? — удивилась Марина, вытаскивая аппаратик.

Кореянка Хо, вспоминая номер, возвела глаза к потолку и столкнулась с огромной, одетой в черное шелковое платье женщиной. Она извинилась и набрала номер.

— Алло, — приветливо сказала она в трубку. — Привет. Как дела? Все в порядке? Я тебе вот чего звоню: все отменяется. В прямом смысле — мы никуда завтра не идем. И никогда больше. Ни-ни. Вообще никогда. Во-первых, потому что туда только туристов водят обедать. А во-вторых, потому что мы с тобой вообще больше никогда не будем встречаться. Да, вообще. Во-об-ще. Что случилось? Да как тебе сказать? — Кореянка Хо снова подняла глаза к потолку. — Я тебя больше не люблю. (Вот это сильно, — на ходу прокомментировала Марина.) Не люблю, — с удовольствием повторила Кореянка Хо. — Вот так, разлюбила. Ой, только не кричи, ты же взрослый человек. Да, вот так сразу. Бывает. Бывает. Все, пока. Извини, я тороплюсь, не могу больше ни секунды разговаривать.

— Я и не знала, — сказала Марина.

— Я стеснялась тебе про него рассказывать, — мрачно сказала Кореянка Хо, возвращая телефон.