Ах. Ох.

Прошло минут двадцать.

Голый по пояс Тема стоял в ванной перед унитазом. В унитазе уныло плавал презерватив.

Тема наклонился.

— Да, — сказал он панихидным голосом, — это вам не Средиземное море.

Он скомкал незаконченное стихотворение, бросил его в унитаз, спустил воду и оглянулся.

Из просторного настенного зеркала на него смотрело отражение.

Сколько Тема помнил себя — все эти двадцать два года, начиная с того момента, как теплый бархатный луч закатного солнца пересек стеклянные двери рыбного магазина, в которых он первый раз увидел свое отражение у матери на руках (она была тогда моложе него, носила легкое демисезонное пальто, купленное в комиссионном, и светлый берет, волосы накручивала на бигуди, пахнувшие сыростью и алюминием, и училась танцевать рок-н-ролл), на краю пустынной уличной перспективы с одиноким троллейбусом, выезжающим из ее сердцевины, — он всегда любил на себя в зеркало посмотреть. Полюбоваться собой. Хотя смотреть, по правде говоря, было в общем-то не на что, особенно если зеркало было в полный рост, и Тема стоял перед ним совершенно голый. Вообще, голый человек, — оправдывался он перед самим собой, — будь то мужчина или женщина, хорошо выглядит, как правило, только на фотографии в каком-нибудь толстом иностранном журнале. В жизни голые на пингвинов похожи. Но Тема, наверное, и в журнале, даже в иностранном, хорошо бы не выглядел. Худой, рыжий, всклокоченный, вечно заспанный, колени торчат, на запястьях веснушки. Посторонний наблюдатель отвернулся бы с негодованием.

Тема представил у себя за спиной постороннего наблюдателя, искоса заглядывающего в зеркало. Выражение сдержанного снисхождения на лице. Так однажды аккуратная школьница заглянула к нему в книжку в метро, а читал он «120 дней Содома», только что купил на Невском с лотка и расклеивал страницы как раз там, где прославленный автор с придворным изяществом описывает подробные рецепты употребления старческого кала. Девушка взглянула, не поворачивая головы и ее взгляд моментально втянулся в этот словесный водоворот, как бумажный кораблик в прорезь канализационной решетки. Несколько секунд она не могла оторваться, Тема чувствовал, как у нее дыхание перехватило, ее конфетно-сигаретное дыхание, и она даже не заметила, как он ее разглядывал, отраженную в окне вагона, на фоне струящихся стен, а когда заметила, то пересела с выражением сдержанного снисхождения на лице, после независимой паузы.

Посторонний наблюдатель, — подумал Тема. А что он рассчитывает увидеть в этом зеркале? Аполлона с голубыми глазами, с античным идиотическим лицом? С другой стороны, цеплялись у него в голове одно за другое, как блесна, умозаключения, чем еще можно полюбоваться в зеркале, кроме самого себя? Вот оно стоит, пустое, в нем отражается край стены, возможно, окно, номинальное дерево, небо, облако, застывшее в именительном падеже, всякая обыденная мерзость, могущая много чего сказать пытливому уму, натурфилософу, естествоиспытателю. На самом деле, там ничего нет, не останавливаясь, рассуждал Тема, зеркало дважды пусто, как костяшка домино. И так хорошо, когда в нем себя увидишь. Не кого-нибудь другого, другие в нем тоже выглядят как вещи, родственники буфета или холодильника. Единственный одушевленный предмет в зеркале — это ты сам, плоский, как на экране. За спиной массовка листвы, медленно стрекочет воображаемая кинокамера и возможные зрители путают вафли с ветчиной, глядя в свои пылающие люминофором двухсотпрограммные стереофонические печи с дистанционным управлением.

— Будущий отец, — бодро констатировало отражение.

— Наплевать, — бодро ответил Тема.

— Деструктивный комплекс. Знаешь, что это такое?

— Понятия не имею. — вызывающе ответил Тема, хотя, подумав, решил, что знает.

— Это когда ты ни с того ни с сего сильно бьешь по лицу беззащитную красавицу. Просто так, от полноты ощущений. Потом оправдываешься, как всегда, какой-нибудь цитатой. Ладно, — сказало отражение, — это еще ничего. Вспомни лучше, что ты девушке только что сказал.

— Когда? — спросил Тема.

— Когда она тебя спросила, чем ты занимаешься. Что ты сказал?

— Сказал, что я поэт. — героически ответил Тема.

— Вот это здорово. — сказало отражение. — Просто здорово. Поэт-лауреат. Марина никогда к тебе не вернется, имей в виду. Никогда, понимаешь? Красавица и чудовище, — такое только в кино бывает.

— Дальше что? — спросил Тема нервно.

— Очень просто, — беспечно ответило отражение. — Наркотическая зависимость. Социальная непригодность. Кожные заболевания. Сумасшествие. Бродяжничество. Уличный гомосексуализм. Эрзац-наркотики: клей, ацетон, средство для чистки ванн. Бессознательное состояние. Потеря иммунитета. Кома. Тяжелая, мучительная смерть в провинциальной реанимации.

— Нормальная биография, — храбро заявил Тема, — для поэта, а Марина меня вообще больше не интересует. Если она сегодня ночью с кровати свалится и шею себе сломает, мне это будет совершенно все равно.

— Ты идиот, — раздраженно ответило отражение и отвернулось.

Неожиданно за теминой спиной раздался голос проститутки Надьки:

— Зря ты так переживаешь. Я тоже сначала думала, что из меня никогда профессионал не получится. Это всегда так. Мне все говорили: ну какая из тебя проститутка? Посмотри на себя. — Надька внимательно посмотрела на себя в зеркало. — Все, буквально!

Она наклонилась, оскалилась и кончиком ногтя поскребла блестящий резец.

— Тут все дело в работе. — заключила она. — У гениев настоящих всегда только десять процентов — талант, остальное — работа. Труд.

— Я знаю, — сказал Тема почему-то виновато.

— Надо работать, — наставительно сказала Надька, — быть востребованным. Социально.

— Я работаю.

Отражение презрительно покосилось на него из-за надькиной спины.

— Это очень важно, — сказала Надька, — определиться в обществе. Вот смотри, какую бумагу на меня клиент написал три года назад. Я ее до сих пор с собой таскаю, как напоминание. Лучше любой инструкции.

Надька порылась в сумке и вытащила помятую ксерокопию в канцелярской пластиковой папке с дырочками на краю.

— Я, Никифоров Николай Григорьевич, — прочитала она, — будучи в отчаянном личном положении воспользовался услугами Надежды, девушки по найму с почасовой оплатой. Услуги, оказанные мне ей носили интимный характер. Не будучи удовлетворен качеством обслуживания по нижеперечисленным причинам, прошу вернуть мне деньги, заплаченные вышеупомянутой Надежде в сумме 300 тыс. руб.

— Я тогда только начинала, по стошке брала в час, — сказала Надька. — Дура была. Нет, ты дальше слушай: «Причины: 1. Носит неизвестное противозачаточное устройство, которое колется. 2. В самый ответственный момент просит «не трахать ее, как бог черепаху», — я ничего такого не говорила, это он просто придумал, — 3. Носит вставленное в язык серебряное ювелирное украшение (шарики), которое стукается о зубы и производит неприятное ощущение (эффект). 4. Носит вмонтированные в соски серебряные кольца, которые запутываются в нагрудных волосах клиента со всеми вытекающими отсюда последствиями. 5. Требует удовлетворения своих извращенческих молодежных капризов. 6. Требует есть. Дата. Подпись: Никифоров.» Это он к нам в контору принес. И ничего. Работаю, как видишь.

Надька небрежно сунула документ обратно в сумку.

— Никого не слушай. Никогда.

Она достала из сумки большую пластиковую бутылку, наполненную цианистого цвета жидкостью, и принялась полоскать рот. Она выплюнула жидкость, завинтила пробку, спрятала бутылку, выдавила угорь на подбородке и начала поспешно красить губы.

— Хочешь, я со своей знакомой поговорю? — спросила она, промокнув свежепокрашенные губы бумажной салфеткой и начиная наводить контур коротким косметическим карандашом. — Она в секс-шопе замдиректора. Она может тебя к делу пристроить. Тебе надо сначала хотя бы деньги немножко зарабатывать.

— Надо подумать.

— Пока ты думать будешь, они уже найдут кого-нибудь. Очень перспективный секс-шоп. В центре, два шага от Невского.