Как велико значение доверия в жизни человека! Оно окрыляет, помогает полнее ощущать пульс жизни, вызывает желание лучше трудиться, доставляет огромное счастье, вселяя гордое сознание, что ты нужен людям. И нет большей награды, чем доверие.

С особой силой испытал я это чувство, когда возвратился в полк после кратковременного отпуска. Первым встретил меня Славин, крепко обнял, поцеловал.

- Поздравляю! Искренне поздравляю, старина!

- С чего это ты, Михаил, сегодня такой нежный? Какая-нибудь радостная новость?

- А разве ты еще ничего не знаешь? И Славин рассказал, что во время моего отпуска на I состоявшемся съезде Советов Российской Федерации, а за ним и на Всесоюзном съезде Советов меня избрали кандидатом в члены ВЦИК XII созыва и кандидатом в члены ЦИК СССР III созыва.

Столь высокое доверие трудящихся ко многому обязывало. Помимо работы в полку ежедневно приходилось заниматься разными делами, связанными с выполнением новых обязанностей. Я бывал на предприятиях, встречался с трудящимися, отвечал на их многочисленные письма, помогал им в различных бытовых делах.

А как интересно было присутствовать на сессии ВЦИК и ЦИК СССР, где решались большие государственные вопросы! После сессий я выступал перед красноармейцами полка, подробно рассказывал о принятых решениях, делился своими впечатлениями.

Мне и раньше приходилось встречаться с Михаилом Ивановичем Калининым на партийных конференциях и заседаниях Моссовета, депутатом которого я был. Нередко видел его и в нашем Замоскворецком районе. А теперь на сессиях познакомился с ним еще ближе. "Всесоюзный староста", как его называли в народе, всегда был доступен, общителен, прост в обращении с людьми. Здороваясь со мной, он обычно спрашивал:

- Как, товарищ Болдин, у вас в полку? Можем надеяться на наших защитников?

- Безусловно, можете, Михаил Иванович.

- Вот и превосходно. Уверенность нам очень нужна.

М. И. Калинин подробно интересовался жизнью полка, бытом красноармейцев и командиров, успехами в боевой учебе, новинками нашего вооружения. Часто расспрашивал о командирах, которых знал лично. Прощаясь, Михаил Иванович всегда говорил:

- Пожалуйста, передайте мой самый теплый привет нашим защитникам.

Запомнились мне и встречи с первым наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. Я много раз слушал его речи, доклады, лекции по вопросам просвещения, культуры, литературы, на международные темы и всегда восхищался его поистине энциклопедическими знаниями, умением свободно и просто разговаривать с любой аудиторией.

Познакомиться с Луначарским мне довелось на одном из спектаклей в театре Мейерхольда. В антракте народный артист Всеволод Эмильевич Мейерхольд, почетный красноармеец нашего полка, представил меня Луначарскому:

- Анатолий Васильевич, это мой командир и, если можно так выразиться, отец красноармейцев Московского полка.

- Будем знакомы, - и Луначарский протянул мне руку. - Должен заметить, товарищ Болдин, семья у вас большая и хорошая. Я наблюдал за игрой ваших красноармейцев на сцене. Способные ребята. От души приветствую столь ревностное отношение к театральному искусству, которое проявляют у вас в полку.

Анатолий Васильевич снял пенсне, протер толстые стекла кусочком замши, снова надел и продолжал:

- Что ни говорите, а искусство расширяет кругозор каждого красноармейца, помогает глубже понимать процессы, происходящие в жизни, прививает культуру. А как это важно для успешного воспитания нашей новой армии!

Мейерхольд попросил прощения и удалился на сцену, а мы с Луначарским остались вдвоем. Он подробно расспрашивал о жизни полка и моей службе в нем, а когда я рассказал о себе и сообщил, что до Москвы жил в Туле, Анатолий Васильевич оживился:

- Тула памятна мне, очень памятна.

- Знаю, Анатолий Васильевич. Туляки часто поминали вас добрым словом.

- Благодарю за такое известие.

Луначарский начал рассказывать о том времени, когда был представителем Реввоенсовета в Тульском укрепленном районе:

- Положение тогда было очень тревожное. На Тулу яростно наступал Деникин, думал захватить ее, а затем взять и Москву. Что говорить, суровое было время, но поистине героическое! Между прочим, превосходная тема для драматургов! А нам как раз нужны пьесы, посвященные тем событиям. Растет молодежь. Необходимо рассказать ей о героях Октября, гражданской войны, о том, как трудовой народ вместе с Владимиром Ильичом Лениным отстаивал Советскую власть. Нужно воспеть Красную Армию. Луначарский глубоко вздохнул и добавил:

- Мечтаю о таких пьесах!

- А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.

- Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда-нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.

В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.

- Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.

Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.

Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:

- Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.

Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:

- Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?

Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:

- Странно, наркому просвещения нечем писать.

- Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где-нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! - Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: - Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе...

Жизнь вносит поправки

Я очень любил Московский полк, гордился им и понимал огромную ответственность за него. Может быть, поэтому через некоторое время стал чувствовать неудовлетворенность своей работой, остро ощущать, что жизнь предъявляет повышенные требования, а знаний, приобретенных на "Выстреле", уже не хватает.

Тяжело было сознавать, что с полком придется расставаться, но я уже несколько раз обращался к наркому с просьбой послать меня на учебу. Чаще всего он уклонялся от бесед на эту тему, а однажды, когда, видимо, я изрядно ему надоел, махнул рукой и сказал:

- Ладно, будешь академиком. Через несколько дней получишь приказ.

В ноябре 1925 года я был принят в Академию имени М. В. Фрунзе.

После окончания академии поехал в Воронеж на должность заместителя командира 19-й стрелковой дивизии. А в мае 1930 года меня неожиданно снова вызвали в Москву. На этот раз получил назначение преподавателем в академию.

Никогда не влекла меня педагогическая работа, но отказаться не сумел. Читал тактику, вел групповые занятия, а вечерами сам усиленно занимался, готовясь к лекциям. И все-таки чувствовал, что сижу не в своей колеснице. Я был убежден, что больше пользы принесу на строевой работе.