- Он помог мне понять мое предназначение. - Герберт был в халате, нарисованные на нем драконы улыбались.

- Скоро Цюрих, - сообщил проводник. - Ночью мы проезжали Рейн - это наша национальная гордость.

Это неверно, подумал Герберт, природа не может быть национальной гордостью, ею может быть только духовный потенциал общества. Вот я упал в развратную пропасть, да еще просил посмотреть карточки с голыми, мой духовный потенциал находится на весьма низком уровне и уж тем более никакой национальной гордости из себя представлять не может.

- Сегодня я видел горы, - сказал Герберт.

- Когда? - спросил проводник.

- Не далее как час назад. Видимо, горы - тоже национальная гордость, - добавил он.

- У Швейцарии нет гордости, эта страна продается за жирные американские куски.

- Да, да, как это верно, - сочувственно пролепетал Герберт, - вы абсолютно правы, герр проводник.

На столе у проводника была разложена колбаса и куски вареного картофеля, на сложенной вчетверо "Фелькишер Беобахтер" стоял стакан с молоком. За окном пролетали предместья Цюриха, беспечные, как и сто лет назад.

- Швейцария - это свободная зона Германии, - сказал проводник, и эти его слова впечатались в сознание, как расплавленные капли воска в холодную руку.

Было утро. Герберт бездумно шел через состав - он соскучился по твердой земле. Для него поезд был пароходом, скользящим по синим волнам. Дойдя до купе, в котором помещалась соблазнившая его шведка, он без стука отворил дверь, но, увидев, что женщина спит, снова закрыл ее. В пустом ресторане Герберт купил пачку сигарет и выпил чашку крепкого кофе. Официант, присутствовавший при сборе денег на партию, усмехнулся - Герберт достал из кармана халата толстую пачку банкнот.

Вернувшись к себе, он увидел, что попутчик складывает вещи. И следа не осталось от той дружелюбности и благорасположенности, которая сближала их накануне. Он наблюдал за тем, как Франц аккуратно собирает образцы - так он называл принадлежности, с которыми общался по долгу профессии. На вокзале в Цюрихе поезд стоял двадцать минут. Прощаясь, Франц сказал: "Вы были не самым плохим попутчиком". Герберт помахал ему в окно. Он видел, как носильщик подхватил чемоданы Франца, и оба скрылись в павильоне вокзала.

Мысль позвонить в Берлин мелькнула неожиданно. Через витрину вокзала Герберт увидал телефонную будку. В павильоне под вывеской "Национальный банк" выстроилось несколько человек. Из кармана штанов он вытащил толстую пачку и стал ее пересчитывать, вокруг слышалась знакомая немецкая речь, только более мягкая и отчетливая.

Тоненькая телефонистка с глазами навыкате объяснила, что разговор может состояться в течение получаса, а до отправления поезда оставалось десять минут. Тем не менее он сделал заказ и оплатил три минуты. Берлин дали в тот момент, как прозвонил гонг и поезд тронулся.

- Я в Цюрихе! - крикнул он в микрофон. - Видимо, пробуду здесь какое-то время - секунд тридцать, - после этого двинусь дальше.

Бербель не отвечала, было слышно ее дыхание, но она молчала.

- Ты слышишь меня, Бербель? - спросил он, но она по-прежнему молчала.

Она молчала, а поезд набирал скорость. Герберт повесил трубку и бросился за составом.

До Альтдорфа надо было ехать еще несколько часов. Позавтракал он в ресторане и, расплачиваясь, ощутил приятное тепло, идущее от плотной бумаги и незнакомого вида купюр. После завтрака ему мучительно захотелось спать, и он проспал до самого Альтдорфа, ни разу не проснувшись.

На городском вокзале через окно он увидел отца - на голове у того была зеленая охотничья шляпа c маленьким перышком. Саквояж Герберт не разбирал, поэтому только сунул туда халат и вышел на перрон. Отец медленно двинулся к нему; Герберт сделал навстречу несколько таких же нерешительных шагов и остановился. После некоторой паузы они так же медленно стали сходиться; дуэль взглядов была прекращена протянутой вперед рукою отца, они обнялись. У вокзала их ожидала красная спортивная машина, в которой сидел толстый шофер с пушистыми усами.

Аккуратно размеченное белым пунктиром шоссе петляло между редкими соснами, красные крыши небольших уютных домиков от солнца стали еще более праздничными. Асфальтированные съезды с шоссе и идущие параллельно им пешеходные дорожки, посыпанные красным песком, убегали к низким зеленым заборчикам. Навстречу двигался открытый автобус, им управлял лысый негр; публика в автобусе пела песню, похожую на гимн, и размахивала в такт мелодии бумажными американскими флажками. Герберт посмотрел вслед удаляющимся туристам - двое из них помахали ему флажками; он улыбнулся, рассеянное счастье блуждало у него на лице. Чем-то Швейцария напоминала ему родные края, только воздух был другим. Дорога поднималась вверх, деревьев становилось все больше и больше, сильно пахло хвоей. Постепенно красные крыши исчезли, солнце спряталось.

Пансионат, в котором жил его отец, находился в десяти километрах от Альтдорфа, это было старое имение - деревянное, но очень хорошо сохранившееся. Вновь появившееся солнце высветило цветные витражи мансарды, оно плескалось на деревянных панелях и замирало между сосен. В машине Герберта укачало, видимо, сказывалась нервозность проведенной в поезде ночи.

- Ну, вот мы и приехали, - сказал отец, помогая ему выйти из машины.

Напротив дома у фонтана, который окружал цветник, сидело несколько ветхих старух: они качали головами в чепцах то ли от слабости, то ли от ветра, цветы тоже качали головками. Нежные души растений и души ветхих старух общались напротив пансионата на самой короткой ноге. Старухи не желали умирать, их родственники и опекуны перенесли слабые старушечьи тела из самых разных участков земли в богатую воздухом Швейцарию. Глаза старух казались подслеповатыми, но на самом деле были внимательны.

В холле их встретила хозяйка пансионата - тучная женщина средних лет с маленькой головкой в ужасно старомодном платье.

Отец занимал две большие комнаты в углу пансионата: одна смотрела в сосновый бор, окна другой выходили в парк; между ними был холл с обогревателем в виде длинной никелированной трубы на коротеньких ножках. Шнур обогревателя напомнил Герберту тонкую серую змейку, свернувшуюся в клубок. Отец отвел его в комнату с видом на сосновый бор и посадил в кресло напротив чучела огромной совы на фигурной чугунной подставке, рядом с совой стояла банкетка красного дерева, обтянутая потертым шелком с удивительными по яркости красками, типичный лубочный сюжет: белокурая пастушка обнимает белокурого пастушка под сенью раскидистого дуба. Как же все-таки бывает приятно смотреть на милые бессмысленные мордашки! Герберт опять задремал, предметы снова поплыли у него перед глазами, и, когда отец вкатил в комнату тележку с дымящимся ужином, он спал, положив голову на валик дивана.