Том временем у меня появился новый заместитель - старший лейтенант Валентин Филиппович Островский. В технике пилотирования он уступал Сотникову, и, пожалуй, довольно значительно. Но зато как помощник, как правая рука командира он проявил себя с самой лучшей стороны.

Его военная судьба складывалась не совсем счастливо. Уже в 1941 году при выполнении боевого задания над линией фронта вражеский снаряд угодил в бомболюк. Бомбы взорвались, и на высоте около двух километров самолет рассыпался на мелкие части. Штурман и стрелок погибли, а Островского паши солдаты нашли в глубоком снежном сугробе без сознания. Парашют был при нем, но... не раскрытый, в ранце. "На память" о том редчайшем событии у летчика остался неустранимый вывих ноги. Но вывихнуть ногу можно, споткнувшись и на ровном месте, а здесь - два километра неуправляемого падения! Островского можно бы поздравить со вторым рождением, а он - в прошлом классный футболист - больше всего, кажется, переживал, что теперь нельзя будет делать резких движений. В воздухе старший лейтенант чувствовал себя, как когда-то на футбольном поле: при атаках вражеских истребителей маневрировал умело, подставляя их под огонь бортовых пулеметов, А позже, рассказывая о воздушном бое, по футбольной привычке называл фигуры пилотажа "финтами" и "дриблингом", причем, как говорится, на полном серьезе.

Островский и в самом деле был человеком рассудительным, опытным. В дальнейшем он возглавил 3-ю эскадрилью нашего полка, а моим заместителем назначили С. А. Носова. Общительный и всегда жизнерадостный, Сергей Акимович обладал высоким мастерством в технике пилотирования и неутомимостью в любой работе.

Той же осенью вернулся в полк Иван Стволов. Пришел тихо, незаметно и, как бы упреждая мой вопрос о дальнейшей летной работе, протянул ворох документов. К сожалению, не всем летчикам, которым довелось выжить в самых критических обстоятельствах, удалось снова сесть за штурвал. Стволову не повезло - его списали "но чистой", надежд на возвращение в строй крылатых не оставалось, и он принял штаб эскадрильи. Правда, затем ему удалось перейти на летную работу в корпусную эскадрилью связи, вооруженную самолетами У 2.

Середина января 1944 года застала нас уже под Ярцево, на аэродроме Сермелево. Война шла своим чередом и как бы в стороне от нашего нового места базирования, которое нельзя было назвать ни фронтовым, ни тыловым. Зато сами мы называли свой полк "кузницей кадров", что больше подходит для авиационного училища, чем для боевой гвардейской части. Но, обучая молодежь летному и тактическому мастерству, мы не забывали и о боевой готовности, о возможности в любую минуту, подвесив бомбы, лететь по приказу на уничтожение заданной цели. Такова уж участь полка, волею судьбы числящегося в резерве Ставки Верховного Главнокомандования. Наверное, у нас условия для ввода молодых летчиков в строй были получше, чем в других авиационных частях. Даже учебно-тренировочные самолеты имелись теперь в каждой эскадрилье. И все же время от времени мы испытывали дефицит в летном составе.

К предстоящим решающим боям мы готовились тщательно, как никогда раньше. Все молодые экипажи не только выпустили самостоятельно, но научили летать в облаках и ходить строем. Провели даже летно-тактические учения для отработки маневра в группах, отыскания с воздуха различных объектов и поражения их как с горизонтального полета, так и с пикирования.

И все-таки летного состава у нас не хватало. В значительной мере это объяснялось еще и тем, что теперь, когда гвардейским стал весь наш авиакорпус, штатная численность полков несколько возросла. Командование постоянно занималось вопросами доукомплектования частей. Самые подготовленные экипажи собирали в соседнем полку, которым командовал талантливый методист и умелый тактик полковник А. А. Калачиков. Судя по всему, там готовились к действиям в наиболее сложной метеорологической обстановке. Забрали и у нас несколько экипажей, в том числе два из нашей первой эскадрильи.

Вот и не стало обученной, слетанной девятки. Хорошо хоть "потери" на этот раз оказались не боевыми. Да и "свято место пусто не бывает" - летчиков и штурманов теперь в училищах готовили достаточно, дадут, конечно, мне молодых, а вводить их в строй - уже не привыкать.

Наступила весна 1944-го; полевые аэродромы раскисли, стало не до полетов. Даже с места на место самолеты перетаскивались трактором. В это время занимались в основном теорией, изучали тактику. Чтобы люди не скучали в часы досуга, организовали художественную самодеятельность. Душой ее стали аккордеонист-любитель техник по авиаспецоборудованию Пронин, механик Н. И. Тяк (ныне заслуженный артист РСФСР) и лейтенант С. А. Носов.

В первых числах мая меня вызвали в штаб и предложили двухнедельный отпуск. Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся... На сборы дали двое суток, хотя мои скромные пожитки всегда находились при мне. Сдав эскадрилью Носову, получил отпускной билет, проездные документы и пошел докладывать командиру полка о готовности к отъезду.

В землянке у Панкова в это время находился генерал Сандалов. Чтобы не мешать их разговору, решил подождать на скамейке. Через несколько минут дверь отворилась и из штаба вышел генерал. Увидев меня, он пожал мне руку и с загадочной улыбкой сказал:

- Вот и хорошо, что встретились. Как говорится, на ловца и зверь бежит.

Не успел я сообразить, какое отношение эта охотничья присказка имеет ко мне, как генерал сам все разъяснил. Оказывается, в дивизию прибыла группа летчиков, ранее летавших на американских "бостонах". Надо было за полтора-два месяца полностью подготовить их к боевым действиям на Пе-2. Для этого всех новичков включили в одну эскадрилью.

- Между прочим, - заметил Сандалов, - вы, насколько мне помнится, летали на "бостонах" и лучше других знаете, что необходимо летчику для освоения более сложной машины. Ну, так как же порешим?

На его вопрос ответил Панков. Он сказал, что нет никакого смысла лишать меня отдыха, на который я наверняка уже настроился. Но комдив, словно не расслышав этой реплики, продолжал испытующе смотреть мне в глаза.

Было ясно, какого ответа ждет генерал. В шутливом тоне я сказал, что готов пожертвовать этой поездкой в тыл, если сразу после войны мне предоставят трехмесячный отпуск.

- Согласен, - рассмеялся генерал. - Мы ведь задолжали вам еще больше. Значит, отпуск - за мной. А теперь берите "бостонщиков" и делайте из них настоящих пикировщиков.

Сдал я в штаб все документы и вернулся в свою эскадрилью. На душе сразу стало как-то спокойнее: не надо перестраиваться на другой режим. Да и дело, судя по всему, мне поручалось нужное, интересное.

На следующий день всех летчиков 1-й эскадрильи перевели в другие подразделения. Со мной остались лишь два офицера, умеющих водить звенья, Сергей Носов и Петр Карпов. Они же должны были помогать мне в переучивании летного состава. Боевая эскадрилья снова, в который уже раз, превратилась в учебную.

Прибывшее пополнение оказалось полностью комсомольским. С подполковником Стасишиным - заместителем командира полка по политической части - стали думать, как лучше направить все помыслы молодежи на быстрейшее освоение новой техники. Решили на открытом партийном собрании обсудить задачи, связанные с переучиванием. Выступления коммунистов были проникнуты настоящей заботой о повышении боеготовности части. Каждый брал на себя конкретные обязательства.

После собрания заметно активизировались и пропаганда боевых традиций, и обмен боевым опытом. Коммунисты эскадрильи были расставлены таким образом, что вне поля зрения партийной организации не оставалось ни одного из прибывших авиаторов. Мы с Носовым и Карповым взяли шефство над летчиками, Аргунов, Студнев и Трембовецкий - над штурманами, а Игорь Копейкин, Шиян и Гребенников в свободное время проводили дополнительные тренировки со стрелками-радистами.

Учебной базы у нас, по сути дела, не было, мы располагали лишь схемами и плакатами, изготовленными Полонским, Коровкиным и Тарасенко под руководством инженера эскадрильи Каталина. Отсутствовали и методические пособия. Мы с командирами звеньев сами составляли программы занятий, готовили конспекты лекций, дотемна просиживали за планированием летной подготовки, радуясь тому, что продолжительность дня постепенно увеличивалась.