Над аэродромом время от времени на высоте двух-трех тысяч метров пролетали одиночные "юнкерсы", видимо разведчики. Редкие разрывы снарядов наших зениток среднего калибра не преграждали путь вражеским самолетам, а, казалось, лишь напоминали о своем существовании. Каждый из нас виденное оценивал по-своему: одни называли это беспорядком, другие оправдывали командование, не желавшее раскрыть систему ПВО.

Однако мы прилетели сюда не для того, чтобы наводить порядок. На это нас никто не уполномочивал, да, откровенно говоря, порой брало сомнение: правильно ли мы понимаем фронтовые условия? Быть может, практика боевых действий в данной войне внесла свои коррективы и паши представления изрядно устарели? Словом, немного понервничав, перешли к своим делам - к изучению линии фронта и аэродромной сети противника.

Ночевать пришлось прямо под самолетами, что уже вошло в привычку. А в полночь где-то неподалеку загремели взрывы бомб, застучали скорострельные зенитки, черноту неба рассекли лучи прожекторов. Пролетавший над аэродромом вражеский разведчик попал в перекрестие зенитных прожекторов, но резкими разворотами с крутым снижением вырвался из слепящего плена и растаял во мраке.

Постепенно затихла канонада, угасли прожектора. Лишь время от времени то с одной, то с другой стороны в небо взлетали разноцветные сигнальные ракеты. Что еще что за иллюминация?

- Немецкие диверсанты обозначают наш аэродром, - лаконично пояснил летчик в кожаном реглане, устроившийся на ночлег рядом с нашей стоянкой под боком своей "пешки". - Помяните мое слово, - добавил он, скручивая козью ножку, - врежет фриц по этому муравейнику, а нам ни взлететь, ни убежать.

Но налета на аэродром в течение ночи не было.

На рассвете потянуло сыростью, звезды поблекли, а затем и вовсе растворились в светлеющем небе. Низкие редкие облака начали уплотняться и густой пеленой опустились на рощи и вершины холмов. Сразу после завтрака получили боевую задачу: нанести бомбовый удар по скоплению вражеских войск северо-восточнее Смоленска. Значит, этот древний русский город уже окружен вражескими войсками? Да, ничего не скажешь, каждый день - сюрприз.

Для бомбардировки целей в непосредственной близости от своих войск нужно точно знать расположение тех и других, линию фронта. Но таких сведений нам никто дать не смог. Удалось только разыскать на карте несколько характерных ориентиров, ограничивающих район бомбометания до приемлемых пределов. В подобной неразберихе и это уже кое-что.

Получаем последние указания командира полка, опробуем двигатели, проверяем вооружение и сидим "на приколе", ожидая приемлемой для взлета погоды. Положение несколько трагикомическое: мы, группа особого назначения, ночники и, как теперь говорят, всепогодные, вынуждены ждать, когда облачность поднимется на сотню-другую метров. Ничего, однако, не поделаешь наш самолет не приспособлен для слепых полетов группами, в такую погоду можно и дров наломать.

Часам к десяти видимость несколько улучшилась, облака приподнялись, а кое-где сквозь "окна" стали робко пробиваться лучи солнца. Подана команда на вылет. Мое место в боевом порядке эскадрильи - левый ведомый в правом звене. Справа от меня лейтенант Степан Браушкин.

Со Степаном Браушкиным мы вместе поступили в авиационное училище, один и тот же инструктор Бородкин давал нам путевку в небо, на одном самолете выполняли первые самостоятельные полеты. Малоразговорчивый и на первый взгляд даже суховатый, Браушкин отличался особой душевностью во взаимоотношениях с людьми. Быть вместе с таким товарищем - радость. А во главе эскадрильи - сам командир полка со штурманом старшим лейтенантом Осиновым. Мы хорошо знали боевой путь того и другого. Иван Семенович Полбин в боях с японскими захватчиками в Монголии в 1939 году командовал эскадрильей. Это было единственное боевое подразделение, которое не имело потерь. Тогда же, в 1939 году, Иван Семенович был удостоен высшей правительственной награды - ордена Ленина, о нем слагались легенды, и каждый из нас гордился своим командиром, старался во всем подражать ему.

У штурмана полка старшего лейтенанта А. В. Осипова тоже немалый боевой опыт, он награжден орденом Красного Знамени. Заместителем командира группы назначен капитан Пасхин, командир пашей первой эскадрильи.

Вот и пришел час сурового испытания, к которому готовился, кажется, всю сознательную жизнь. Самочувствие какое-то непонятное: торжественная приподнятость сдерживается неизвестностью. Хотя я совсем не знаю, как там в бою на самом деле. Вдруг подведу?

Беру себя в руки, заставляю думать, что задача, в сущности, не из трудных, главное - не отрываться от ведущего и по его сигналу сбросить бомбы. И все. От ведомого в таком полете ничего больше не требуется.

В небо взлетает зеленая ракета. Быстро запускаю моторы, подаю машину немного вперед, чтобы показать ведущему, что готов к полету. Справа на повышенной скорости рулит самолет Полбина, почти вплотную за ним Пасхин, комиссар эскадрильи Итунин... А вот и машина Виктора Ушакова с хвостовым номером "2". Отпускаю тормоза и пристраиваюсь за своим ведущим. И. С. Полбин подождал, пока все выстроятся на старте, и дал газ. Дружно взревели моторы, и вот уже вся эскадрилья несется по цветастому ковру аэродрома. Едва оторвались от земли, как уперлись в нижнюю кромку облаков. Некоторые экипажи нерасчетливо врезались в них, и пришлось снизиться чуть ли не до бреющего, чтобы избежать входа всей группы в облака. Это сразу усложнило полет, заставило с предельным вниманием следить за близкой землей и нависающей облачностью. И еще - удерживать свое место в строю.

Пока разворачивались на исход шли пункт маршрут,", подошли и пристроились еще две девятки СБ - вторая и третья эскадрильи. И псе это происходило на крайне малой высоте. Наконец полковая колонна в сборе.

Известная сложность пилотирования на малой высоте требовала немалого морального и физического напряжения, которое как-то сгладило остроту ощущений при полете к цели. А когда облачность вдруг оборвалась и ведущий увлек колонну на высоту, времени для размышлений уже не было: до Смоленска оставались считанные минуты полета.

Высота 1500 метров. Бешеный бег земли замедлился, и я огляделся. Слева по курсу увидел большой город, окутанный густыми клубами дыма, а скоро почувствовал терпкий запах гари. Это горел Смоленск. Меня охватило какое-то незнакомое ранее чувство - острая смесь боли и ярости, желание немедленно сделать что-то такое, чтобы никогда больше не пылали наши города и враг не топтал нашу землю. Руки еще крепче сжали штурвал. Сейчас на фашистов обрушится возмездие...

В этот момент от самолета 'Ушакова вправо потянулась огненная трасса. Поворачиваю голову и вижу на расстоянии 150-200 метров тощий серый самолет с черными крестами в желтых кругах на крыльях - "Мессершмптт-109". До сих пор этого стервятника я встречал только на картинках, изображающих силуэты вражеских самолетов. В натуре "мессер" выглядел не таким уж грозным. Хорошо было бы полоснуть по нему из ШКАСа, по я безоружен, мое оружие - весь самолет, весь экипаж. Надо полагать, что фашистом займется Игорь Копейкин. А мне отвлекаться нельзя: Аргунов уже открыл бомболюки, просит плотнее прижаться к ведущему. Сейчас штурман - главная фигура на самолете, от него зависит меткость бомбометания, даже если оно выполняется по сигналу ведущего. Поэтому подхожу к двойке Ушакова настолько близко, что вижу, как командир звена поднимает руку с оттопыренным большим пальцем - все, мол, идет как надо. На "двойке" тоже открыты бомболюки, чувствую, что вот-вот начнем бомбить, но взглянуть вниз не могу: все внимание - выдерживанию строя.

Сколько уже летал на полигон, насмотрелся вроде бы, как падают бомбы, однако этот момент всегда волнует. Ведь в нем - весь смысл подготовки экипажей бомбардировочной авиации, в нем, как в фокусе, сконцентрировано все их мастерство, воля, настойчивость. Какие бы трудности ни преодолел экипаж, чтобы пробиться к цели, усилия его окажутся безрезультатными, если он не сумел хорошо распорядиться своим главным оружием - не накрыл врага бомбами.