После Билл и Дик поднимают его тело на костер вместе с копьем, которое он делает своими руками, и большой чашей спирта Кимуры, а я, Йоко, очищаюсь в океане и крашу свое лицо белым и красным, и черным вокруг глаз, и делаю все эти грустные вещи. Долгое время костер отказывается от огня, намоченный дождем, но потом пламя взбирается высоко, и я бегаю вокруг, следя за тем, чтобы дрова горят хорошо. Двое врагов сидят на лестнице перед домом, молчаливые от уважения к похоронам, а потом они засыпают, и, когда огонь умирает, уже почти день и мне можно сбежать, но куда?

В то утро, что я говорю, Билл и Дик помогают мне носить пепел на гряду желтых скал, и я тщательно мою пляж и веранду, чтобы стереть нечистоту. После они хотят спустить флаг моей страны, который на срезанном дереве. Я говорю:

– Я, Йоко, не могу вам помешать, я всего только женщина двадцати лет и одна в ваших руках, вот почему я даю вам совать в меня не кусаясь, не царапаясь и не сердясь, но если вы спускаете флаг, то теряете мое доброе согласие.

Они совещаются вдали от меня, и наконец Билл, Красноволосый, говорит:

– Ладно, скоро снова дождь, и плевать нам на этот кусок материи для женской менструации. Пусть она висит, раз ты так хочешь.

Он говорит это по-другому, грубо, я не знаю такта слов на вашем языке, но флаг моей страны остается на все то время, пока я живу с ними.

Потом больше недели идет дождь, и мы остаемся в доме – или бунгало, как они его называют, – без выхода наружу. Хотя они враги и не такие умные и спокойные, как мои соотечественники, они хорошие спутники. Никогда не говорят мне обидных слов и не ударяют. Еды вдоволь, и я учу их играм с камушками, которые я знаю, и иногда они ржут, но иногда и рычат, как звери в клетке. В меня всаживает каждый из них, и днем и ночью, а иногда оба вместе, и мне стыдно получать так удовольствие, но потом мне на все плевать и растереть. Но так длится совсем недолго, а потом они становятся злые и не хотят больше делать это вместе, и, когда в меня всаживает Дик, другой уходит на веранду, сильно закрывая дверь и говоря себе в бороду гадкие слова, а когда со мной Билл, Дик нарочно смотрит на нас с насмешкой и все время говорит:

– Ты плохо работать, она наверняка получает больше удовольствия одна со своим пальцем.

И вот наступает первый день без дождя. Я иду с ними в намокшие джунгли, где с листьев падают холодные капли. Билл с Диком – в своей драной солдатской одежде, я – в рубашке мертвого американца и с матросской шапочкой Нажисы на волосах, и мы идем к месту их укрытия. Это пляж, похожий на наш, но без желтых скал, и волны там очень сильные. Мы режем и вяжем вместе веревки от парашютов – такие новые и очень прочные нити, – и они обматывают этой длинной веревкой мое тело, и я иду в океан. Они плывут со мной посреди очень сильных волн, а потом океан становится спокойней, и они указывают мне место, где падает самолет. Я одна плыву под воду, и вижу там самолет со сломанной рукой, и с силой опускаюсь к нему, все это время тщательно осматриваясь вокруг. Океан не такой глубокий, как говорят эти австралийцы, а я хорошая ныряльщица – относительно, разумеется. В тот раз я не вижу своими глазами, куда можно вязать веревку, но вижу, что в самолете вода и что Билл, хозяин этой идеи, слишком самонадеянный, когда хочет его вытащить.

Когда я возвращаюсь из океана, я говорю это, и они очень недовольные и задумчивые, потому что надеются спасти радио и дать знать своим соотечественникам, где они. Потом я снова иду в океан и вхожу в самолет через дыру на месте его отломанной руки. Я своими глазами вижу мертвого летчика и полковника, тоже мертвого, и я прогоняю, сильно крича под водой, много рыб, которые их кушают, и я вижу, что они объедены до костей, и вижу всякие предметы корабля, которые годятся, но только не радио, и мне не хватает воздуха. Тогда я очень сильно поднимаюсь, и когда нахожусь снаружи океана, то тошню из себя всю пищу, которую кушаю раньше. Я все время вижу перед собой рыб на телах несчастных врагов и долго не могу это рассказать. Потом я говорю только, что летчик и полковник мертвые и что радио я не вижу. Тогда Билл и Дик просят меня вернуться в самолет в третий раз, и Дик рисует на песке, где я нахожу радио, и я иду еще. Я вижу своими глазами все приборы, которые управляют самолетом, и радио взять можно – наверное, погружения за три, – но я думаю быстро и умно – относительно, разумеется, – и решаю, что это не мой долг – помогать нашим врагам сообщать о себе своим соотечественникам.

После я говорю Биллу и Дику, что радио соединяется с другими приборами и я не могу его взять, даже если хожу под океан больше раз, чем у меня на голове волос. Тогда они говорят: "Шит!", и они недовольные, и в конце концов они хотят вернуться в бунгало, чтобы ломать головы над тем, как вытащить самолет. Но все их мысли только о том, чтобы спать, ссориться по пустякам и совать в меня каждый со своим удовольствием, и все то время, что они делают так, жизнь проходит и идет дождь. Я, Йоко, не хочу говорить обидное ни для кого, но я много раз вижу, что у мужчин Запада нос длинный, а терпение короткое. Вы дуете ртом, и они пугаются ветра и меняют свое мнение. Правда, не все: после я знаю одного, что упрямее ослицы.

Еще много дней и ночей мы остаемся в доме и выходим под дождь, только чтобы опорожнить животы, и однажды Дик своими глазами видит под домом этот ящик с бельевыми прищепками. Тогда он смеется и говорит Биллу, Красноволосому, что нужно уходить на веранду, потому что он имеет большое желание в меня сунуть. В меня, Йоко, каждый совал только что перед этим, и я делаю плохое лицо, хотя я по-прежнему предпочитаю Дика, потому что он не такой большой, и с гладкой кожей, и пахнет лучше, а Билл сует в меня очень сильно и без уважения к моему телу. Тогда Дик подбадривает меня и ласкает, и наконец я хочу. Тогда он говорит мне снять рубашку и трусы и ложиться на циновку, и тогда он делает мне очень долгие и сильные удовольствия, используя секрет, который он узнает в одном нехорошем заведении на Борнео, и все то время, что он мне делает эти вещи, я забываю стыд, и кричу, и сотрясаю тело, но вы, наверное, знаете, так что молчок. Тут нужны семь бельевых прищепок.

После возвращается Билл, и он очень сердится на своего спутника, потому что слышит мои удовольствия, и каждый раз, что я говорю, он поднимает плечи и называет меня то потаскушкой, то японской шлюхой. Тогда Дик говорит ему:

– Хватит обижать Йоко, она ведь добрая к тебе, когда ты плачешь и засаживаешь куда попало свое полено!

А Билл говорит:

– Объяснить тебе, в какое место я его засаживаю? В ее японскую задницу, да-да, и так глубоко, что оно вылезает у нее через рот и ты его сосешь!

Тогда Дик кулаком бьет ему лицо, и потом они дерутся в доме, и я кричу обоим, чтобы они перестают. К великому несчастью, Билл сильнее, и Дик лежит на полу весь в крови. Тогда Билл ему говорит:

– Шлюхин ты сын, я показываю тебе, как я уделаю твою гейшу!

И он бросает меня на колени, сгибает меня к полу и собирается сунуть в меня так, как много раз раньше, но на этот раз он должен меня убивать, чтобы сделать это, и я кричу:

– Будь проклят ты, и все твое семя, и все твои британские соотечественники!

Тогда он становится спокойней и стыдный, и я вконец могу выпрямиться и обмыть несчастного Дика. После они не говорят ни слова вместе, а я, Йоко, когда Красноволосый слишком близко сзади меня, говорю:

– Если только пробуешь прийти мне в рот, я показываю, какие у меня крепкие зубы!

Тогда Билл на веранде остается недовольный, но больше никогда никуда в меня не сует, я даю клятву.

Тогда приходит тот день без дождя, и они двое идут наружу из дома, на песок, и я делаю еду и слышу их злые голоса. Я иду на лестницу, говоря им не драться, но у них лицо суровое и без капли крови под кожей, и они кружат по песку, глядя на другого каждый с ножом в руке, и не слушают Йоко. Тогда они злобно пытаются убить спутника, и я кричу, а после плачу, сидя на лестнице, я не хочу видеть это своими глазами и не хочу, чтобы они умирают, особенно Дик, менее сильный, и в конце Дик мертвый, а Билл кровавый, потому что нож входит в его живот.