Теперь мне уже никак не удастся к родителям поехать… зря только Майте обещал…

Что за мысли идиотские?

Бен. Энния… Очень маловероятно, что они живы. Да. Но я не это хотел подумать. Я об этом подумаю потом. А что с Климентом? Я даже не видел, не знаю. Но потом… Вот что…

Я хотел позвать кого-нибудь, открыл рот, но вырвался непонятный клекот.

— О, смотрите! Пришел в себя!

Это про меня. Это я пришел в себя. Глаза - темные и совершенно незнакомые. Красивое лицо. Лоб забран белым, как у монахини-дариты, и на белом вышитый черным крестик.

— Как вы себя чувствуете?

— Дискон, - сказал я, это получилось тихо и хрипло.

— Что? - удивилась медсестра.

— Дискон дайте.

— Вы хотите позвонить?

— Да. Надо. Очень. Дайте.

— Сейчас подождите, - она исчезла. Через какое-то время появилось другое лицо. Женщина постарше.

— Йэн, как вы себя чувствуете?

— Нормально, - сказал я, - сколько времени прошло? С момента ранения?

— Около шести триславов.

— Дайте дискон. Очень нужно.

— Хорошо, сейчас… Я наберу вам номер. Вы попить не хотите сначала?

— А, да, - действительно, во рту жутко пересохло, - хочу.

Мне дали воды из поильника. Потом я назвал женщине-врачу номер Тарсия. Она надела переговорник мне на ухо.

— Слушаю, - я почти не верил, что услышу сейчас голос друга, и даже слегка вздрогнул, отчего в груди заныло, - Тарсий Ваэль, ДИС, 4й отдел.

— Тарс, это я, Йэн.

— Да? - осторожно спросил он, - ты где?

— Тарс, слушай внимательно. Я нахожусь в Эфесе, - черт, я ведь даже не знаю, что там произошло, что с Раттой, ну ладно, не это сейчас главное, - Тарс, немедленно бери людей и арестуй начальника Шестого Отдела Абеля Лавена. Я оставил тебе письмо, в твоем ящике. Там основания. Немедленно, слышишь?

— Есть, - с легким удивлением отозвался Тарсий, - что случилось-то, не скажешь?

— Скажу… - говорить, оказывается, очень трудно, каждое слово болью отзывалось в ребрах, - Лавен связался с организацией ами.

— Это… это точно?

— Точно. Я ранен, Тарс, и мои люди… убиты, - выговорил я, и в этот момент едва не заорал, потому что понял, что это - правда. Они убиты. Стрелял снайпер. Из электромагнитной хорошей винтовки. Разрывными.

— Ранен?

— Это ерунда, немного, но двигаться не могу. Арестуй немедленно, ты понял? Ты отвечаешь.

— Сделаю, Йэн, не сомневайся.

— Тот, кого назначат заместителем, пусть звонит мне… это что за больница? - спросил я врача, - в Эфесский армейский госпиталь.

Я закрыл глаза. Смотреть было больно. Спросил в пространство.

— Что с моими людьми? Кто-нибудь остался в живых?

— Один также ранен, - ответила женщина, - он в нейрохирургии.

— Климент Найри…

— Да.

— Остальные…

— Вы же сами понимаете, - тихо сказала врач. Я замолчал, пережидая боль. Сейчас все будет нормально. Сейчас. Нет, нормально, конечно, уже никогда не будет, но я привыкну. Я привыкну к этому.

— И женщина, которую вы арестовали - она жива и даже не ранена. Она сейчас в ДИСе, - сказала врач.

— Это хорошо, - сказал я и сам поразился тому, как нелепо прозвучали слова. Что - хорошо?

Господи, помоги мне, а? Мне так больно. Это эгоистично, я знаю. У меня нет больше Эннии, нет Бена. Она ведь прыгнула вперед, закрыть нас, я этого не понял даже, а у нее рефлекс сработал так… Дура… какая идиотка. Ведь дети у нее, ну что было бы, если бы убили меня… ничего. А у нее дети. Впрочем, думала ли она в тот момент, времени-то не было подумать, одни рефлексы…

Бен. Господи, ну сделай же что-нибудь, я не могу больше это терпеть! Господи, мне не выдержать этого.

Абеля я тоже потерял. Может быть, это хуже всего. Господи, ну хорошо, рана должна болеть, это нормально, но ведь не такая же боль!

— Йэн, вы что? Больно?

Это я стонал или уже орал во весь голос?

— Да, - прошептал я, - больно.

— Сейчас, секундочку… потерпите, пожалуйста. Сейчас будет лучше… - медсестра суетилась рядом, что-то там делала с маленьким шприцем.

— Сейчас, - она положила руку мне на лоб. Прохладная такая, нежная ладонь. Чуть провела по волосам, - потерпите немножко, сейчас вам легче станет.

Я снова проснулся ночью.

Свет не такой яркий. Из коридора. Там должна быть стеклянная стена, я не видел ее, но так всегда бывает в больницах.

Кажется, боль утихла, осталось лишь это чувство скованности.

Священник мне нужен сейчас… вот что. Но не ночью же… хотя если я не доживу до утра, то можно и ночью. Как у меня с шансами? Я даже не спросил об этом. Реанимация. Что-то глухо постукивало справа. Аппарат ИВЛ? Кого-то еще с того света вытаскивают? Климент, сказали они, в другом отделении.

Надо вызвать начальника местного, кажется, Ньека его фамилия. Но не ночью же… наверняка, кто-то из местного ДИСа вечером приходил, но я спал. И они, конечно, не разбудили и не пустили ко мне инквизитора. Утром. Утром - обязательно. Надо потребовать. Если я доживу до утра.

А может, даже и хорошо не дожить-то… Я закрыл глаза.

Господи, ты бы уже забрал меня к себе… я не хочу здесь жить. Я не могу.

Я понял, почему Абель поступил так. Я понял. Но неужели его жизнь, свобода и даже жизнь его дочери - неужели они стоили Бена и Эннии?

Вот отчего меня так тошнит, и вот отчего снова нарастает в груди боль. Из-за него, из-за Абеля. Это нормально, когда нас убивают. Плохо, но нормально - мы солдаты. Это нормально, когда некоторые люди впадают в безумие, становятся ами, когда люди ненавидят нашу страну, Церковь - я знал, что это данность, и это наши враги. Все люди разные, и к сожалению, не все желания можно и нужно удовлетворять, с некоторыми государству приходится бороться.

Я другого понять не могу - вот этого! Это - предательство - настолько несовместимо со всей дальнейшей жизнью, настолько непонятно и оглушающе, особенно сейчас вот, ночью, в темноте, в одиночестве - настолько непостижимо для меня, что я больше не хочу жить. Совсем.

Я не буду стонать. Боль пока еще терпимая. Она больше душевная. В сердце. Пулей оно, наверное, не задето, но все равно болит.

Я не буду стонать, Господи, ты просто тихонечко меня забери. Пошли Своего ангела. Просто соверши чудо - это ведь на взгляд окружающих даже и не чудо будет, что удивительного в том, что умер тяжело раненный человек? Ну соверши это чудо, пожалуйста, для меня. Сейчас. Не потом, сейчас. Чтобы я вот открыл глаза - и Ты уже здесь, и все уже просто и хорошо… ну то есть я вообще-то уже неделю как не исповедовался, но Ты же меня простишь, ведь мне так плохо сейчас, и Ты любишь меня, я же знаю…

Не уходи.

Только не уходи.

Я вдруг ощутил себя в полном одиночестве. В темноте. Реальность навалилась на меня, душа, сгрызая изнутри, и это был ад. Потому что жаловаться больше было некому, никого здесь не было, никого… Только тьма. И в этой тьме, я знал - мертвые… Бен и Энния, и еще другие, кого я уже давно старался не вспоминать, пятнадцатилетней давности, мои мертвые… И Сканти была в этой тьме, эти холодные рыбьи глаза скантийских следователей, мне никогда вас не забыть, будьте вы прокляты… И Абель был в этой тьме, и я понимал его, понимал до конца, почему он так поступил, и от этого понимания было особенно тошно. Лучше бы сейчас заболела рана… я бы отвлекся… я бы думал о боли, и не видел этой Тьмы… я ненавижу Тьму… я не могу так больше!

Господи! - позвал я снова, но не услышал ответа.

Вместо этого на лоб мне легла чья-то легкая и прохладная рука, отвлекая от внутренней муки.

— Йэн, ты слышишь меня? Тебе больно?

И я открыл глаза. И увидел - из тьмы - светлые, блестящие глаза. Тьмы больше не было. Рядом со мной в белом медицинском костюме стояла моя девочка - Крис.

— Тебе больно, Йэн? - повторила она, глядя на меня так ласково, так сочувственно, как никогда в жизни раньше не смотрела.

— Нет, - прошептал я, - мне уже хорошо. Мне не больно. Ты только не уходи от меня, Крис. Не уходи, ладно?