- Слава богу, я занимаюсь спортивной журналистикой! - сказал Серж. Но только ты мне даешь слово, что расскажешь, если дело прояснится!
- Обещаю! - легко согласился я, зная, что никогда и ничего не расскажу Сержу потому, что сам никогда не узнаю, что же в действительности случилось. Со смертью Грегори и тайна гибели Зотова тоже покрывалась беспросветным мраком.
Напротив старого Ледового дворца, помнившего еще триумф Сопи Хени, мы, буркнув несколько слов на прощание, разбежались в разные стороны. То, что случилось в десяти минутах ходьбы отсюда, казалось плохим сном, который хотелось поскорее забыть.
Без цели я пошел по Мейн-стрит. Кто-то наступал мне на ноги, кто-то толкал меня, кого-то толкал и кому-то наступал на ноги я, мне вслед летели не всегда вежливые выражения, но я брел и брел вперед, словно там, вдали, можно обрести спокойствие. Ни одной мысли в голове, сплошная сумятица.
Было холодно, слякотно, сырой ветер проникал сквозь куртку и леденил тело, замерзли руки и, кажется, посинел нос, - во всяком случае, из него текло, и мне поминутно приходилось доставать платок.
Задержался у передвижной эстрады, где четверо лихих ковбоев в широченных шляпах лихо дули в трубы, стучали в тарелки, и музыка "кантри" вызывала в памяти дикие прерии и неунывающих переселенцев, греющихся у костра, - сколько раз я видел их на экранах. Ребята на телеге, куда были впряжены два спокойных битюга, старались вовсю, и люди приплясывали, согреваясь.
Забрел в магазин, где показывали новинки горнолыжного снаряжения фирмы "Кабер". Вместо итальянцев за прилавком стояли обыкновенные американцы, один из них спросил: "Вы хотели бы получить информацию, сэр?" - но я отрицательно покрутил головой, и они снова уткнулись в цветной экран телевизора, показывавшего утреннюю тренировку горнолыжников.
Из магазина я снова выбрался на людную Мейн-стрит.
Не покидало ощущение, что кто-то идет за мной следом, я чувствовал устремленный в спину тяжелый, колючий взгляд.
Ноги сами занесли меня в церквушку, где к черной доске, на которой обычно пишется расписание богослужения, была приколота бумажка с приглашением зайти на чашку кофе.
В небольшой комнате стояло пять или шесть столов, от камина исходило тепло, сидели и тихо разговаривали туристы, так же, как и я, заглянувшие сюда, чтобы согреться. Перед каждым дымила белая чашечка с кофе, а между столами неслышно передвигался средних лет высокий священник в черном. Подошел он и ко мне, приветливо предложил кофе и пригласил принять участие в беседе. Я попросил чашечку и добавил, что просто посижу, послушаю. Он согласно кивнул головой и отошел в угол, где виднелась небольшая кофеварка. Кофе получился горячим, ароматным.
Запоздалое сожаление шевельнулось в душе. Мне почудилось, что будь я понастойчивее, Дик бы открыл мне правду и - кто знает! - не удалось бы мне уберечь его от беды.
- ...Мне быть бы сыщиком, Олег. - Дик посмотрел на меня, и глаза его лучились от, с трудом сдерживаемого, смеха. - Знаешь, эдаким современным Пинкертоном или отцом Брауном. Меня просто-таки тянет, неудержимо влечет туда, где пахнет опасностью...
- Тогда займись полицейской журналистикой, пиши об убийствах и ограблениях.
- Э, нет, мне противен ореол героизма, создаваемый вокруг элементарных подонков, - решительно отрезал Дик. - Меня тянет в политику. Там сегодня совершаются самые респектабельные преступления, и концы этих преступлений упрятаны так глубоко...
- А стоит ли игра свечей? - усомнился я. - Ты рисковал жизнью, раскапывая Уотергейт. Разве что-нибудь изменилось к лучшему в результате разоблачения?
- Пессимизм - не самый верный маяк в жизни, - возразил Грегори. Далеко не лучший, если не сказать - самый подлый, какой я только знаю. Ибо он ведет прямо на острые подводные камни, спасения от которых нет. Окажись я пессимистом, давно бы повесился или пустил пулю в лоб. Нет, я верю, что люди - пока они остаются людьми! - должны бороться, ибо без борьбы нет победы, согласись!
- Только не в вашем обществе, прости...
- И тем не менее нужно бороться, будить уснувшие человеческие души, а как же иначе, Олег? Ведь в противном случае верх всегда будут брать подлецы...
- У вас, сын мой, какие-то неприятности, - услышал густой баритон священника, замершего рядом со мной. - Не противьтесь влечению души, оно приведет вас к богу, а в боге истина и отдохновение... смиритесь, сын мой...
- Да, да, наверное, смирения-то и не хватает в вашем мире, святой отец. Как бы не так! - не слишком вежливо сказал я: Дик стоял рядом перед моими глазами как наваждение. - Спасибо за кофе!
Я вышел на улицу. Сыпал снежок, мимо церкви медленно прокатила телега с веселыми музыкантами. Они дудели и гремели медными тарелками, точно приглашая всех, кто уступал им дорогу, за собой - в мир, где нет ни горя, ни печали.
И люди шли за ними, смеясь и притопывая в такт музыке.
Остаток дня я провел в пресс-центре - читал телетайпные ленты в комнате ТАСС, и приветливая телетайпистка угощала бутербродами. Кто-то входил и выходил, появлялись знакомые ребята, мы о чем-то болтали, сообщались новости и сплетни, именуемые в журналистской среде байками, непременный "гарнир" к сухим фактам, секундам и баллам, а у меня из головы не шел Дик Грегори...
Дверь моей комнаты выходила прямо на улицу, я открыл ее ключом и шагнул в темноту. Рука привычно потянулась к выключателю, но тихий и властный голос остановил ее на полпути:
- Не зажигайте свет!
- Кто здесь?
- Задерните штору. Да не торчите вы в двери как истукан!
Я захлопнул дверь.
- О'кей! Теперь включайте.
На одной из кроватей, закинув ноги в заляпанных грязью "лунниках" прямо на покрывало, развалился Стив Уильямс - я его сразу узнал. Парень был все в том же поношенном джинсовом костюме, изрядно потертый светло-коричневый полушубок валялся прямо на полу.
- Меня зовут Стив Уильямс, - поднимаясь, сказал он.
- Знаю! Как вы сюда попали?
- Через дверь.
- Но ведь она была... а, черт... какая разница, как это у вас получилось... Вы знаете, что с Диком?
- Да.
- Кто убил его? Как это произошло?
- Просто. Вошли и всадили две пули в сердце. Но я не буду Стивом Уильямсом, если не доберусь до них!