– Приходи ко мне, когда библиотека закроется, – предложил он. – Я позвоню в «Старую мельницу», чтобы прислали обед на дом. Что тебе заказать?

– Я буду только салат из свежих овощей и жюльен из индейки с поджаренным хлебом. Возьму домой кусочек индейки для моей кисоньки. Он ест как лошадь – как маленькая лошадка.

Квиллер поморщился, забыв о том, сколько гостинцев он перетаскал домой для своих сиамцев, забыв о том, что когда-то карман его старого твидового пальто пропах подливой от индейки. Он, конечно, и сам частенько называл Юм-Юм «моя маленькая кисонька», но не на людях же.

Весь день он занимался тем, что писал для колонки «Перо Квилла» статью о новой выставке в музее. О пропавшей простыне он умолчал, но зато не преминул задать вопрос почему на выставке нет никакого упоминания о шахтёрах, погибших во время взрыва. Экспозиция включала фотографию гранитного памятника, воздвигнутого на кладбище в память о тридцати двух погибших на средства, собранные по подписке, но имена шахтеров не указывались.

Он передал статью по телефону в редакцию «Всякой всячины», купил сидр и пончики для сегодняшнего званого вечера с Кристи и Митчем и ещё успел попасть в свою пикакскую квартиру и заказать обед. Хотя такая услуга, как обеды на дом, в рекламе «Старой мельницы» не указывалась, но шеф-повар всегда снабжал котов вкусненьким, когда они были в городе, и тогда мальчик по имени Дерек Катлбринк наносил им ежедневные визиты, принося с собой суши, креветки в тесте, тушёные мозги ягненка и прочие деликатесы.

Полли пришла пешком. Оставив машину на стоянке библиотеки, она прошла дворами к бывшему каретному сараю Клингеншоенов – немного осторожности, которую она считала необходимой (как-никак, главный библиотекарь любящего посплетничать городка), хотя такая осторожность никого не обманывала. Каретный сарай, где теперь находился гараж на четыре машины, представлял собой роскошное каменное здание со сводчатыми дверьми. На углах были развешаны восемь медных каретных фонарей. Полли открыла своим ключом дверь, которой раньше пользовались слуги, и по узкой лестнице поднялась в квартиру Квиллера. Их тёплая встреча могла бы дать обильную пишу пикакским любителям сплетен. После приветствий он поинтересовался здоровьем её нового подопечного.

– Он с каждым днем становится всё очаровательнее и очаровательнее! – воскликнула Полли. – Всё время что-нибудь такое славное придумывает, например придёт спать ко мне на подушку, носик мне в волосы уткнёт и мурлычет, мурлычет. Представь, пять унций набрал!

Квиллер содрогнулся и взял графин.

– Тебе как обычно?

Потягивая шерри, Полли спросила его об отравлении коз:

– Есть ещё какие-нибудь новости?

– Официально – ничего. Есть ещё пара таинственных происшествий в музее. Вчера, со всеми этими празднествами, ты, может быть, не заметила, но с выставки исчезла простыня преподобного мистера Кроубенкса. И ещё пропала кулинарная книга Айрис Кобб.

– Правда? Странно! Кулинарную книгу – это я ещё могу понять, но простыню-то зачем? Раньше, бывало, накануне Хэллоуина молодые люди надевали на себя белые простыни и старались всех напугать, но потом власти округа запретили такие развлечения; это назвали «консервным постановлением».

– Консервным?

– Это после случая около Мусвилла. Одна женщина послала своего сынишку-подростка в магазин на углу кое-что купить в бакалейном отделе, и он возвращался домой в темноте по проселочной дороге. Только он подошёл к мосту через шоссе Скатертью дорога, как из-под него выросла фигура в белых простынях и начала стонать и кричать. Бесстрашный отрок продолжал идти, пока не оказался в нескольких ярдах от привидения. Тогда он сунул руку в хозяйственную сумку и запустил в него банкой фасоли – угодил как раз между прорезями для глаз. Под простыней оказалась молодая женщина. Попала в больницу с сотрясением мозга.

– А отрока, наверное, взяли в бейсбольную команду высшей лиги, – прибавил Квиллер.

В дверь позвонили, и Полли немедленно скрылась в ванной поправить причёску. Высокий долговязый мальчишка-рассыльный привёз салат для Полли и баранью отбивную для Квиллера – плюс два кусочка тыквенного пирога со взбитыми сливками, с поклоном от шеф-повара.

– А где ваши коты? – полюбопытствовал рассыльный.

– В отпуске, – сказал Квиллер и вручил ему чаевые. – Спасибо, Дерек.

– Это они здорово. Чтоб я куда поехал.

– Мне казалось, ты этой осенью уезжаешь учиться в колледж?

Дерек пожал плечами:

– Ну, понимаете, я в театре роль получил в новой пьесе, клёвую такую, и ещё я познакомился с одной девочкой из Локмастера, девчонка – просто класс в общем, я решил ещё годик поработать.

– Ещё раз спасибо, Дерек, – подытожил Квиллер, подталкивая его к двери. – Схожу посмотреть на тебя в ноябрьской постановке. Не говори мне ничего о своей роли, это приносит неудачу. Сиамцы шлют тебе привет. Шеф-повару передай мою благодарность. Осторожней с девочкой из Локмастера. Тут ступеньки, смотри не споткнись. – Мало-помалу ему наконец удалось выпроводить не в меру общительного Дерека Катлбринка.

На пороге ванной показалась Полли. С виду ничего принципиально в её прическе не изменилось.

– Хороший мальчик, только ещё не нашел себя, – сказала она.

– Не там ищет, – пробормотал Квиллер.

Они обедали за столом из итальянского туфа; Полли вспомнила об «Отелло» и спросила, как ему понравилась запись.

– Потрясающая опера! Даже котам понравилось. Я прокрутил её несколько раз. – Скажем так, не всю целиком, но этот момент он не стал афишировать.

– Как тебе «Credo» Яго?

– Незабываемо!

– Ты согласен со мной, что «Dio! Mi potevi…» – роскошное место?

– Без всякий сомнений!.. А что ты думаешь о выставке катастроф? – спросил он, аккуратно меняя тему.

– Девочки сотворили чудо! Такую тему нелегко подать. И очень мудро придумано с голосованием.

– Мне кажется, они упустили важную вещь. Нужно было поименно назвать тридцать двух погибших, я так и написал в статье.

– Никто не знает, кто они были, разве что семьи помнят, – пожала плечами Полли. – Официального списка нет. У нас есть на микрофильме старые выпуски «Пустячка», но, как ни странно, не хватает нескольких номеров за май, с тринадцатого по восемнадцатое.

– Откуда у вас эта пленка?

– Когда «Пустячок» перестали выпускать, Джуниор Гудвинтер всё передал нам. Помимо газет мы проверяли картотеки окружного суда, но все записи о смертях до тысяча девятьсот пятого года были в тот год уничтожены пожаром.

– Интересно было б знать, кто бросил спичку, – промолвил Квиллер. – Сомневаюсь, чтобы все записи были уничтожены но чистой случайности. Кому было бы выгодно, чтобы имена погибших забылись? Гудвинтерам? Или, может быть, их имена помогли бы установить, кто находился среди линчевателей? Их могло быть тридцать два – каждый мстил за одну жертву. Словно некий ритуал, понимаешь? Чтобы никто не узнал, кто же на самом деле был палачом, они были закутаны в белые простыни. Соломинки, наверное, тянули, кому вешать, так мне это представляется.

– Любопытные размышления, – отозвалась Полли, – если считать, что история с линчеванием – правда.

– Если Эфраим покончил жизнь самоубийством, зачем ему понадобилось делать это в общественном месте? У него был большой амбар. Мог спрыгнуть с сеновала. В конце концов, заботит ли кого-нибудь сейчас, когда прошло так много времени, какова была подлинная судьба старого негодяя? Почему Благородные Сыновья Петли поколение за поколением упорно продолжают своё дело?

– Потому что Эфраим Гудвинтер – единственный злодей за всю историю Мускаунти, – сказала Полли, – а людям нравится, когда есть bete noire12, люди всегда любят, чтобы было кого ненавидеть.

От тыквенного пирога она отказалась, и Квиллеру пришлось съесть оба куска – нельзя сказать, чтобы он был против. Потом он спросил: