- В нашей стране многие заметные деятели состоят в мэриях небольших городов, однако непосредственную работу за них выполняют местные депутаты. Андре Маршан был исключением - в напряженный политический момент мало кто из политиков решится покинуть Париж. Он же этого не боялся. И, заметьте, ему вовсе не надо было завоевывать голоса в своем округе, народ там и так стоял за него горой.

- Вы находите этому какое-то объяснение?

- Никакого! Разве что стремление к совершенству.

- Вам случалось ездить с ним в Авейрон?

- Весьма часто.

- Что он там делал такого, о чем стоило бы написать?

- Целиком погружался в дела мэрии Родеза, возводил на необыкновенную высоту все эти мелкие проблемы.

- И вы все время проводили с ним?

- На встречи с сельскими избирателями он ездил один, сам садился за руль. Обожал быструю езду.

- Без охраны?

- Охранники раздражали его, как и все остальные сотрудники.

- Что все-таки побудило его к самоубийству?

Снова на тонких губах мелькнула ироническая улыбка, чуть поднялась бровь.

- Может, эмоциональный кризис?

Это был не ответ на мой вопрос, а предложение. Я попробовал проявить настойчивость:

- Но все же есть у вас какое-то мнение, господин де Монтан?

- Не считаю нужным делиться своим мнением даже с представителем столь уважаемого агентства, как "Рейтер".

- Это невеликодушно, - упрекнул я его.

- Возможно. Но не хотелось бы делать достоянием публики то, чего не могу подтвердить фактами. Если Андре Маршан покончил с собой, стало быть, были серьезные причины. Он никогда не делал ничего без достаточных к тому оснований, действовать вслепую или сгоряча было ему несвойственно.

- Охотно верю, - согласился я. - Но какие это причины?

Вместо ответа мой собеседник поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.

- Я вдвойне благодарен вам за эту беседу, господин де Монтан, - сказал я, тоже вставая. - Вас наверняка предостерегали от подобных встреч с журналистами.

- Я сам распоряжаюсь собой, - ответил хозяин, не отрицая моей догадки и не подтверждая её. Мы направились к выходу, но он внезапно остановился.

- Когда Андре Маршан был жив, я не мог понять, что им движет, произнес он, - Когда умер - тоже. Я достаточно стар, чтобы разбираться в людях и осмысливать их поведение. Так вот - Маршан, как политик, не руководствовался ни одним из обычных мотивов: ни амбициями, ни жадностью, ни альтруизмом, ни патриотизмом. Даже особого стремления к власти у него не было. Другое что-то им управляло, - он помолчал, слегка покачивая головой. И вежливо проводил меня до самой двери.

По дороге от дома Монтана к Елисейским полям, где предстояла следующая встреча, я купил маленький атлас и, раскрыв его на карте округа Авейрон, погрузился в её изучение.

...Она, должно быть, только что пришла в "Колизей" - чуть раньше назначенного срока. И сидела в своем красном пальто за угловым столиком, лицом к двери. Очень прямая, тонкое лицо, впалые щеки, черные волосы подобраны в узел. Все соответствовало хрипловатому голосу в телефонной трубке. Пока я шел к ней, она пристально смотрела на меня и ни тени одобрения не прочел я в её взгляде. Женщина за пятьдесят, для которой общение с людьми - проблема.

- Я Джордж Пэррот. Спасибо, что пришли. Простите, что заставил вас ждать. Недолго, надеюсь?

- Ничего страшного, - её рукопожатие было вялым, глаза на миг встретились с моими, и тут же взгляд ускользнул. Она успела заказать рюмку анисовой водки и уже выпила. Я сел за столик, попросил принести чаю для себя и ещё одну рюмку для дамы и послал ей неотразимую, как я надеялся, улыбку. Анни Дюпюи не улыбнулась в ответ. Вытряхнула из пачки сигарету жестом заядлого курильщика, для которого норма - три пачки в день и закурила. Нервная кошка, видавшая на своем веку много зла от людей.

- Уверен, что вас предостерегали от встречи со мной, - я взял быка за рога.

- А вы как думали?

- Почему власти не хотят обсуждать самоубийство Маршана?

В душе сидевшей напротив женщины бушевали страсти - я сразу это почувствовал. Она была накалена до предела, слова вырывались у неё с трудом, будто под давлением в дюжину атмосфер, в голосе клокотали боль и ярость.

- Им правда не нужна, они её боятся, - слово "они" она будто выплюнула. Чистая истерика - неужели эта женщина живет в таком напряжении постоянно?

- Какая правда?

- Такая правда, что министр был после войны самой яркой политической фигурой. Ему следовало стать премьер-министром или даже президентом республики. Но им не нужен был честный человек, не запятнанный коррупцией, который никогда не стал бы заигрывать с левыми.

Она придавила в пепельнице едва начатую сигарету и тут же закурила следующую.

- "Они" - это кто?

- Вся эта банда. Голлисты, конечно. И коммунисты тоже. Министр часто мне повторял: "Морис Торез и мафия объявили мне войну, они меня когда-нибудь прикончат". И прикончили - сами видите.

- Но он совершил самоубийство, мадемуазель, разве это не так?

- А! Самоубийство самоубийству рознь. Допустим даже, что он это сделал - так спросите себя, почему столь блестящий, столь удачливый человек пошел на такое? Вы задавали себе этот вопрос?

Она допила вторую рюмку. Я выбрал из скупой закуски, которую поставил передо мной официант, маслину и предложил ей закусить, но она отказалась.

- Может, сердечные неурядицы? - сделал я ход конем.

- Ну уж нет! - почти выкрикнула она.

- Откуда такая уверенность?

- Знаю - и все!

Я спросил, когда она в последний раз видела министра, но вопрос как бы не был услышан. Однако я не сдался:

- Вы встречались с ним после 1962 года, когда перестали работать у него?

- Конечно, - сказала она, в голосе мне почудилось легкое колебание.

- Позвольте вас спросить - почему после девяти лет работы с ним вы уволились?

- У нас были... другие отношения.

- Тем более вы могли бы знать причину, побудившую его свести счеты с жизнью.

- Никто не знает её лучше меня. Ни один человек!

Я старался разговаривать с ней как можно мягче, хотя понимал, что это дикое существо вряд ли можно подкупить лаской или подачками. Она находилась в состоянии ожесточенной войны со всем миром и готова была расцарапать каждого, не разбирая, друг это или враг - лишь бы оказался в пределах досягаемости её когтистых лап.

- Так скажите, мадемуазель, почему умер Андре Маршан?

Еще одна сигарета судорожно потушена, ещё одна закурена. Руки её тряслись, она никак не могла поднести спичку к концу сигареты.

- Возьмите мне, пожалуйста, ещё рюмку, - не попросила, а скорее потребовала она. Заказав выпивку, я помолчал, не решаясь повторить свой вопрос.

- Откуда мне знать - может, вы собираетесь написать о нем очередной пасквиль, облить его грязью?

- Поверьте, это не так, - сказал я. - Меня самого страшно удивила та недоброжелательность, которую высказали по отношению к министру все, с кем мне довелось говорить. Хотелось бы услышать непредвзятое мнение. Я собираюсь рассказать людям правду.

Но и после этих слов Анни Дюпюи продолжала смотреть на меня с подозрением. Вероятно, она больше не верила никому. Скинув пальто с плеч, она повесила его на спинку стула. Ее можно ещё было счесть привлекательной, хотя наверняка она изменилась с тех пор, как министр обратил внимание на эту женщину с огромными голубыми глазами и колючим, непримиримым нравом.

Еще и сейчас его можно было понять.

- Они его довели, - в голосе её прозвучала даже радость какая-то, будто она тысячи раз пыталась про себя решить эту загадку и пришла, наконец, к окончательному выводу.

- Кто довел?

- Коммунисты. Их дружки. У них же всюду дружки, даже в министерстве иностранных дел. Да-да, - кивнула она убежденно, - Министр сам мне говорил.

- А зачем им это было надо?

- Потому что им претит честность и порядочность. Потому что он был для них первейшим врагом.