- Колдовство простое, - сказал Берладннк, - воля.
- Но она неуловима, как те кони, которые стали невидимыми. Ты, княже Иван, прежде чем стать князем вольным, тоже имел свою власть, а когда она показалась тебе малой и незначительной, ты пожелал увеличить ее, очутившись в Галиче на месте своего стрыя Владимирка. Было такое? Захотелось большего желоба?
- Было, да не так. Хотя, по правде говоря, начиналось именно так. Начиналось с ненасытности. Потому и побежал в Галич по первому зову боярства. Но когда увидел, в какую кабалу вскочил, испугался. Хотели они властного князя заменить мягким и уступчивым. Думали так: молодой да гожий, - будет как воск в их руках. Будет думать о развлечениях, будет слушать и подчиняться во всем, потому как человек - раб своих прихотей и заблуждений. Испугался тогда я вельми, и не стрыя своего с его полком испугался, а боярства и своего прислужничества. Для отвода глаз малость побился с Владимирком, а потом вырвался и от него, и от галицких бояр, и от всего света и помчался на Дунай, на Днепр.
- Сказывали, будто твой стяг под Галичем упал, потому и бежала твоя дружина, оставив тебя одного, - сказал князь Андрей.
- Стяг? - Берладник засмеялся. - Стяг мог и упасть, княже. Ибо тогда дул ветер, а человек, несший стяг, был пожилой, у него не хватило сил воткнуть древко глубже, вот ветер и повалил. Мог повалить. А может, я сам вырвал этот стяг и понес сквозь полк Владимирка, стремясь вырваться на свободу. Такое тоже могло быть, княже. В битве всегда все перепутано. Не верь тем, которые рассказывают после битвы. Самые честные и правдивые гибнут. Они уже ничего рассказать не смогут.
- Неужели и в той битве на тебе была такая же одежда? - спросил князь Андрей.
- Для битвы тоже имею обыкновение надевать красное, потому как вои должны знать, где их князь. Сегодня же оделся в красное и сидел там между прорубями, чтобы тем, кто ныряет, видно было, куда выныривать. Сквозь лед красное светится довольно ясно.
- Ужели пробовал сам? - полюбопытствовал Долгорукий. - Смотрел когда-нибудь сквозь лед?
- Не заставляю своих людей делать то, чего не делал сам. Люди соответственно становятся тверже или изнеживаются не словом, а примером.
- Это покуда ты молод, - вздохнул Долгорукий. - В молодости все доступно человеку. А вот идут лета, и все, кажется, уже позади, в прошлом, а душа жаждет лишь того, что должно быть.
- Главнейшее же - всегда впереди, княже Юрий! - Берладник смотрел одновременно и на Долгорукого, и на Ольгу, которая не сводила с князя Ивана глаз и, казалось, боялась пропустить хотя бы одно его слово. - Знаю твою жизнь и знаю, что никогда не жалел ты ничего, отдавая все высокому служению, многим бы надлежало брать с тебя пример. Настоящий человек должен уметь делиться всем своим. Не делятся ничем лишь нищие душой. Это уже конец всему. Дальше некуда. Тут все кончается. Заплесневелая корка хлеба и золотая монета - все едино. Никому не передается, никакой пользы миру. Во все века вставало перед людьми: кто должен управлять миром мудрецы или воины? У одних нет силы, другие лишены разума. Поэтому надобно выбирать щедрых душой.
- Щедроты должны иметь меру, - заметил князь Андрей. - Меру же устанавливает бог.
- Высшая сила! - молодо воскликнул Берладник. - Много наслышан про высшую силу, но верю все-таки в силу людскую. Она владеет всем, что есть на земле.
- Заметь, княже, - вмешался Дулеб, - что сила может быть добрая и злая.
- Знаю это вельми хорошо.
- И когда размышляешь о справедливости и воле, то должен бы всячески не допускать к себе силы злой.
- На что-то намекаешь, лекарь?
- Имею в виду то, ради чего сюда добирался. Мы с Иваницей тоже выказывали силу и упорство, преодолевая расстояния, подвергались опасности. Князь Юрий сочувственно отнесся к нашему делу, хотя нужно сказать сразу, мы не были справедливы к нему самому; собственно, и не знали князя Юрия, верили только наговору, а слухи, известно, не милуют никого. Сюда приехали уже и не из упрямства своего киевского, а лишь из уважения к князю Юрию. Доказать не свою правоту, а свою неправоту. Для этого должны были найти Кузьму, сына дружинника Емца, и допросить его. По счастливому случаю он сам попался нам на глаза, но вот ты не хочешь, чтобы мы...
- Ты хочешь бросить этого человека в его прошлое?
- На короткое время для блага общего дела.
- Не могу этого допустить.
- Но почему же?
- Потому что у нас, может, единственное место на земле, где умирает минувшее.
- Минувшее нужно помнить хотя бы во всех его дуростях, - заметил спокойно Долгорукий, - дабы не повторять их снова.
Дулеб ответил обоим князьям одновременно:
- Прошлое никогда не умирает. В этом ужас, но в этом и радость также.
- Мы не вспоминаем про то, что было. Благодаря этому не ведаем ужасов. Радости же признаем лишь те, которые ждут нас впереди. Тут никого не спрашивают о прошлом. Каждый человек, пришедший сюда, волен от расспросов, над ним не довлеют ни грехи, ни проклятия, ничего.
- А ежели приходят к тебе убийцы?
- Могу спросить тебя, лекарь: а кто не убийца на этом свете? Вот ты можешь похвалиться, что никогда не убил человека?
- Я лекарь. Лечу - не убиваю.
- А разве ни один из тех, кого лечил, не умер?
- Умирают неизбежно все люди.
- Но из твоих больных умирали? Ты был, говорено мне, лекарем приближенным моего деда Володаря в Перемышле. А разве князь Володарь не умер? Ты скажешь - не убивал. Но и не предотвратил смерти. Бросил его в труднейшую минуту жизни. Вот и принадлежишь к убийцам. Князь Юрий за всю свою жизнь ни разу не приказывал убивать человека, этого не могут поставить ему в вину даже самые яростные его враги. Но на его глазах убит московский боярин Кучка, и уже пошел зловещий слух: Долгорукий - убийца.
- С огорчением и душевной болью должен сказать тебе, что прибыл я из Киева тоже лишь для того, чтобы обвинить князя Юрия в убийстве, которое учинено в Киеве над князем Игорем Ольговичем.
- И что же ответил тебе князь Юрий? Он не плюнул тебе в бороду?!
- Тот, кто спрашивает, должен быть готов к ответам неожиданным, неприятным также. Князь Андрей показал нам, какие могут быть справедливые последствия несправедливостей. Но не князь Юрий, который должен был бы обидеться первым и более всего. Наоборот, он сделал все, чтобы помочь мне установить истину. Удивляюсь, почему не делаешь этого ты...
- Для меня истина - это покой и мир среди моих людей. Мир в их изболевшихся душах, лекарь. А ради мира, как известно, можно пожертвовать даже истиной. Мы изгоняем из берладников за трусость, за измену, за выдачу тайны, за непомерное хвастовство, за издевательства над людьми и скотиной, но еще никого не упрекали мы за его прошлое. Никого не расспрашивали, иначе мы погибнем, не будет того, что называется берладничеством и что должно означать лишь свободолюбие, мужество, терпение, силу, храбрость, щедрость и мудрость. Но ты открыл мне свое лихое намерение безвинно обвинить князя Юрия. И это меняет дело. Нарушать обычай мы не можем даже в таком неожиданно тяжком случае, но могли бы согласиться на такое. Позовем этого Кузьму на трапезу и спросим у него, захочет ли он удовлетворить твое любопытство, лекарь. Ты, лекарь, похож на одного бывшего попа, прибежавшего к берладникам и на все их насмешки относительно ада говорившего так: "Может, вы и не верите, что будете кипеть в смоле на том свете, но я был бы очень рад, если бы вы мне сказали, чего же вы там ждете?" Так и ты. Еще не получив согласия человека отвечать тебе, уже хочешь слышать от него только лишь правду.
- К тому же, заметь, княже, всю правду, - сказал Дулеб.
- Говорить нужно всегда только правду, но не обязательно всю правду, - засмеялся князь Юрий и неожиданно вспомнил о своем: - А спеть нам сегодня удастся? Вацьо?
И песня родилась тотчас же, подхваченная суздальцами и берладниками, песня про войско, которое шло и порядка не нашло, а с горы, с долу ветерок повевал. Дунай высыхал, зельем зарастал, зельем-трепетом, всяким цветом, дивное зверье зелье поедает, зелье поедает седой оленец, на том оленце пятьдесят рожков, пятьдесят рожков, один тарелец. На том тарельце славный молодец, на гуслях играет, ладно запевает...