В эту программу входило посещение религиозного квартала в Иерусалиме. С трудом притерпевшиеся к своему такому же кварталу в Хайфе Лернеры с изумлением оглядывались на террасы нарядных улиц. Дома были облицованы золотистого цвета камнем и построены в видекаскадов, чтобы у каждой квартиры был открытый сверху балкон.
На одном из таких балконов столпились пассажиры экскурсионного автобуса с новыми гражданами еврейской страны. Перед ними открывался изумительный вид на залитые солнцем иерусалимские холмы.
Шустрый распорядитель в развевающемся черном плаще приводил так же странно одетых мужчин и театрально наряженных женщин, которые, приглядываясь к группе, выбирали себе пару иммигрантов по своему вкусу и, улыбаясь, уводили за собой.
"Хижина дяди Тома, - тихо бушевал Илья. - Выбирают! Нас..."
"Не в рабство же, а в гости, - шептала Женя. - Нам же сказали подружимся семьями. Может быть на всю жизнь." "Да не желаю я дружить с этими ряженными! Тем более на всю жизнь..."
Когда остались всего две напряженно улыбающиеся "русские" семьи, в группе ортодоксов Лернеры заметили лихрадочно перемещающегося за спинами взрослых одетого в черное подростка возраста Лены, который не сводил с нее глаз. Распорядитель, между тем, позвал очередного "пейсатого", который, ласково улыбаясь, что-то сказал Илье.
"Има! - закричал вдруг тот подросток. - Мемкомтем мефуям!" - и зарыдал басом.
"Что там случилось? - решительно двинулся Илья к их державшейся в тени учительнице, с которой мог бегло говорить пока только по-английски. - Мне кажется, что это как-то связано с нами." "Вы правы, - ответила та. - Сейчас очередь семьи раби Гидеона выбирать гостей, а мальчику понравилясь ваша дочь. Вот он и говорит своей маме, что вас уводят." "Но мы не скоты, чтобы нас уводили. Если парню так хочется познакомиться с Леной, почему бы нам не попасть в его семью?" "Я попробую поговорить..."
Распорядитель что-то объяснил раби Гидеону. Тот заулыбался, развел руками, ласково сказал что-то Лене и пожал руку вытиравшему слезы мальчику.
Родители плаксы бросились к Лернерам и, растопив своим щебетанием последний лед, увлекли их через улицу к бесконечным лестницам вниз - к себе домой.
В просторной квартире поражал кабинет ученого раввина с золотыми переплетами богословских книг от пола до потолка и с компьютером. Гостей провели в чистейшую спальню, чтобы они могил привести себя в порядок после дороги, а потом пригласили на просторный балкон под открытым небом, где был уже заботливо накрыт для них богатый стол из лучших блюд еврейской кухни.
Йони, как звали мальчика, не оставлял прыскающую от смеха Лену нигде, даже крутился в коридоре, ожидая внезапную возлюбленную из туалета, за что получил от сурового на вид отца грозное внушение.
За столом хозяева изо всех сил старались понять корявый иврит свалившихся в их страну с другой планеты чистокровных евреев, но не морщились, не смущались от странных ляпов, терпеливо рисовали непонятое на специально приготовленных листках и сдержанно жестикулировали. Илье эти люди нравились все больше и больше. Да, это были инопланетяне, но очень воспитанные и благожелательные, даже ласковые. Женей завладели ухоженные моложавые женщины ее возраста. Выяснилось, что у четы Валуа четверо детей, Йони младщий. Сыновья учатся в ешиве. Когда кончат учиться? О, это знает только Всевышний. А в армию когда? В армию? Что вы...
Йони показал Лене свою комнату, книги, журналы, издаваемые только этой частью израильского общества и только для людей своего круга.
"Папа, - таращила девочка глаза, когда гости и хозяева вышли на чистую вечернюю улицу этой планеты. - У него чудовищное представление о мироздании! Я ни за что не поверила бы, что в наш век могут быть такие дремучие невежды в его возрасте. В то же время, он искреннее убежден, что невежды - мы, что все открытия в области всех наук за последние тысячеления уже описаны в Торе, что для ученых раввинов никогда не было ничего нового в развитии человечества. Его отец - что-то вроде профессора. Они занимаются гематрией: кладут иврит на язык цифр, закладывают священные книги в компьютер. Так вот в них, тысячи лет назад, написаны имена таких монстров, как Гитлер и Сталин!"
"Чушь все это, - шептал Илья. - Подтасовка. Подгоняют древние источники под современность, чтобы не выглядеть так очевидно паразитами."
"Что ты! Он мне рассказал по скольку часов и как старательно они учатся. И вообще он, все они, мне безумно нравятся. Я хочу жить на Ортодоксии! Мне эта планета нравится больше, чем Россия и, тем более, Израиль. Мне плевать, что он воспитан по нашим представлениям идиотом. Это лучше, чем породниться здесь, скажем, с Репами, не говоря об израильтянах. И он уже сделал мне предложение!" "Ты с ума сошла! - поразилась Женя. Сколько ему лет?" "Восемнадцать. И тут ранние браки. Вы, как тут все заметили, к жизни совершенно не приспособленные, а потому дать мне образование и достойную жизнь не сможете. Поэтому у меня только два пути начать со временем торговать своим телом, чтобы прокормить себя и вас, либо немедленно стать ортодоксалкой и освободить вас хотя бы от заботы обо мне. Выбирайте..."
***
Как говаривал герой Гашека, будут то, что будет, ибо никогда не было так, чтобы ничего не было...
У Лернеров было то, что было, так как не могло быть так, чтобы ничего не было. И когда все более-менее устоялось, настала настоящая беда... 2.
Что же теперь делать? - напряженно думал Илья четыре года спустя, глядя сквозь приоткрытую в ванную дверь и прозрачную занавеску на нежащуюся под душем молодую женщину, которая тридцать восемь лет считала себя его женой, а теперь выглядела ровесницей его дочери. - Как легализовать это существо в Израиле, где с подозрением смотрят на малейшее несоответствие оригинала и документа?
Через две недели после агонии умиравшей от скоротечного рассеянного склероза Жени, после ада и вони, уборки постели и квартиры от остатков выпавших седых волос и шелушащейся кожи прошли несколько относительно спокойных дней.
И соседи с изумлением заметили выпорхнувшую из квартиры Лернеров веселую высокую юную брюнетку с сияющими от счастья глазами и длинными густыми волнистыми волосами. Девушка явно поселилась в их подъезде вместо бесследно исчезнувшей геверет Жени. Все знали, что та тяжело больна. Она внезапно резко постарела, едва спускалась на дрожавших ногах по лестнице, держась такими же дрожащими руками за перила с одной стороны и за заботливо поддерживающего ее мужа - с другой. И вот перестала появляться вообще. Ее не увозили на скорой помощи, не хоронили. Ее так быстро и нагло заменили на соблазнительную и неотразимую красотку, что "русским" соседям (прочие вообще едва ли замечали здесь "руситов" все эти годы), оставалось только теряться в страшных догадках.
У достаточно поднаторевшего в нравах израильского общества Ильи не было сомнений, что рано или поздно придется давать пояснения. И отнюдь не соседям... Объясняться придется с полицией. Он остался один на один с неумолимой, судебной системой и с непредсказуемой бюрократией.
На Лену рассчитывать не приходилась. Она уже четыре года жила в Иерусалиме своей семьей. Причем такой семьей, в которой ее родителям места не было. В Ортодоксии она прошла жесточайшую проверку на еврейство и поселилась в том стерилизованном микрорайоне, где познакомилась с добрым сентиментальным Йони - на одном из холмов, опоясывющих еврейскую столицу бело-кремовыми зданиями, каждый балкон которых был приспособлен под сукку, потому не имел никакой крыши над ним, кроме неба. На свадьбе Илья был в черной кипе, постоянно сползавшей с его лысеющей головы, а Женя стеснялась косынки, которой ее украсила мать Йони. Говорить с зятем и его родителями они не могли. На праздненство в огромномзалесобралосьне менее сотни гостей.
Играла только живая музыка, мужчины плясали, женщины, счастливо улыбаясь, стояли вокруг, держа на руках детей. Музыканты изгибались в такт зажигательной еврейской мелодии и тоже радостно скалили ровные белые зубы среди черных усов и бород.